Алексей НОВГОРОДОВ

ВЫБОР

Отрывок из рассказа

Информацию о том, что в Аллерой зашел «эмир» – доверенное лицо Аслана Масхадова, специалист по минно-взрывному делу, для подкупа обнищавшего населения и раздачи денег завербованным жителям на проведение подрывной деятельности в отношении федеральных сил и местных сторонников законной власти, я получил, проверяя подозрительный факт – откуда в горах новенькие, прямо из-под станка, пахнущие еще типографской краской настоящие доллары США? Шустрый, но не единожды обжегшийся на фальшивках паренек решил проверить на подлинность полученные денежные знаки, обращаясь то к одному, то к другому за консультацией и демонстрируя хрустящие, еще не потрепанные зеленые бумажки с портретом американского президента.
Уже к вечеру я точно знал, в каком доме остановился и когда собирается покинуть село этот, столь щедрый на раздачу денежных знаков, проблем для местного населения и смертей для неповинных людей, шайтан, называющий себя «эмиром». А главное, я знал, что гостеприимный хозяин, умеющий крепко сидеть в седле, но совершенно далекий от технического прогресса, загнал загруженный до предела автомобиль в дальний уголок своего двора, зачем-то замаскировал его лоскутным брезентовым одеялом, укрыв от посторонних глаз, и заправил под завязку, наверняка подготавливая к дальней дороге.
Но знать – это только полдела. Надо взять живым вооруженного до зубов бандита на его же территории, охраняемой стаей волков в овечьей шкуре, прикидывающихся мирными жителями, в любой момент готовых ударить в спину и спровоцировать возмущение и митинги местного населения, уставшего от зачисток, проверок, боестолкновений и других силовых операций. Впрочем, за исход операции я нисколько не сомневался. С такой информацией не то что три СОБРовца, даже курсанты- первокурсники смогут взять «эмира» без шума и пыли, ожидая клиента в засаде под брезентом, на зависть бойцам группы прикрытия, мокнущим «на местности» под проливным дождем.
Командир пермского СОБРа, на данном этапе признавая за мной только формальное руководство операцией, расставил бойцов в засаде, обозначая каждому сектор обстрела и наблюдения, отодвигая меня все дальше от предстоящих действий. Верхним чутьем он улавливал возможность развития событий не по складывающемуся, уж очень упрощенно-красивому, сценарию захлопывания мышеловки с приманкой в виде автомобиля. Отдавая дань моей работе, должности и оперативно-розыскным результатам, но все же реально оценивая отсутствие специально-боевых навыков, он как-то незаметно отодвинул меня на самые задворки группы прикрытия.
В итоге я оказался крайним на правом фланге, на почтительном расстоянии от предстоящих боевых действий за сараем, почти на опушке леса, в какой-то вытянутой вдоль всего двора яме, ожидая рассвета, когда, по информации источника, «эмир» должен покинуть гостеприимный дом. На рассвете холодная туманная взвесь превратилась в моросящий дождик, и небо заволоклось свинцовыми тучами, обрушивших на нас сильнейший ливень.
Твердое, как кирпич, высохшее за долгие дни палящего солнца дно моего убежища стало размокать, превращаясь в обыкновенную сточную канаву, принимающую в себя стекающую с окрестностей, включая скотный двор, мерзкую вонючую жижу. Среди этих нечистот, вызывая грустную улыбку, промелькнула глупая, но демонстрирующая милицейскую действительность философская мысль: для окружающих я представитель власти, большой начальник, и нахожусь на вершине почета и уважения, в действительности же – бултыхаюсь в дерьме на самом дне сточной канавы.
Всем организмом ощущая мерзость положения, я решил улучшить свое жизненное пространство, пренебрегая настоятельной рекомендацией командира СОБРа не высовываться из укрытия до финальной стадии задержания бандита. Я переполз на приличное расстояние вперед по канаве, на каменный, относительно сухой уступчик, и мне открылась картина, перевернувшая все с ног на голову.
Со стороны леса, отделенные и скрытые от бойцов засады домом, сараем, всевозможным хламом и другими непонятными надворными постройками, почти не таясь, согнувшись и укрываясь от колючих на ветру струй холодного дождя, шли в мою сторону два ублюдка с автоматами наперевес. Лихорадочно соображая, что делать, я, как кролик на удава, смотрел на приближающихся бандитов. В довершение ситуации материализовались, бесшумно отделившись от стены дома, еще две огромные сгорбленные фигуры и двинулись тем навстречу, на мое счастье, глядя только себе под ноги и пряча  лица от хлещущего по глазам дождя. Я замер. Парализующее, вводящее в оцепенение страшное чувство присутствия смерти с головой накрыло меня, заставив даже перестать дышать. Но она, костлявая, вместе с громилами прошла в нескольких шагах, попросту не заметив застывшего, замершего в шоке с лопающимися от напряжения нервами подполковника милиции.
Бандиты встретились метрах в восьмидесяти от моего укрытия, перекинулись парой фраз на чеченском языке и, приветствуя друг друга, обозначили подобие объятий, соприкасаясь плечами и головами, скрытыми под брезентовыми капюшонами армейских плащ-накидок. После короткой тирады одного из громил с жестикуляцией стволом автомата в сторону засады, ожидающей их с противоположной стороны дома, все четверо заржали каким-то лаящим смехом. И без паузы, на той же ноте, не то с наркоманским, не то с фанатичным оттенком безумия возопили: «Алла-а-а Акбар», – с протяжным звуком «а-а-а», проглатывая конечную букву «Х». Этим они явно накликали беду на свою голову, потому что, призывая Аллаха, они, прежде всего, оскорбляют Всевышнего, упоминая его всуе, развязав братоубийственную войну на благодатной чеченской земле.
Оцепенение прошло вместе с осознанием того, что нас обвели вокруг пальца. Понимая, что шила в мешке не утаить, они, ненавязчиво напичкав нас необходимой информацией, подтолкнули к организации засады в определенном месте, освободив беспрепятственный проход эмиру в лес, в его дьявольское логово. Все стало ясно как Божий день, но я слишком поздно понял хитрость и извращенное коварство их замысла.
Обида уколола прямо в сердце. Затмевающая разум ненависть, профессиональная гордость и случайно представившийся шанс предотвратить торжество победы бандитов отодвинули мой инстинкт самосохранения в дальний угол переполненного адреналином организма.
– Оружие на землю! Всем оставаться на местах! – заорал я, срываясь на фальцет, подкрепив серьезность своих намерений длинной автоматной очередью, отсекающей бандитов от леса.
Реакция последовала незамедлительно, в виде шквального огня из четырех стволов одновременно, как будто боевики только и ждали команды на ответный удар.
Пули, врезаясь в противоположный берег канавы, чавкали жижей, как беззубый рот старухи с косой по имени Смерть. Реальность нелепой кончины сковала ужасом дрожащий от перевозбуждения организм, но просвистевшая в миллиметрах от головы автоматная очередь заставила мгновенно воткнуться мордой прямо в грязь, и кубарем свалиться на самое дно ямы.
– Сопротивление бесполезно! – как можно громче заорал я, и даже не для бандитов, а для засадной группы СОБРа, – чтобы они быстрее перестроились на совершенно иной боевой расклад.
Шквал огня прекратился так же внезапно, как и начался. Не понимая, что происходит за пределами моей спасительной ямы, но боясь даже выглянуть из нее, я поднял автомат на вытянутых над головой руках и пустил длинную очередь в сторону бандитов, чтобы сосредоточить их внимание на себе, давая возможность скорее перегруппироваться СОБРам. Однозначный ответ я незамедлительно получил, свинцовым посланием сразу из четырех стволов. Бандиты не жалели патронов, вымещая свою ненависть за провалившийся план на  непонятно откуда взявшемся в канаве федерале.
Мой очередной вопль «прекратить сопротивление!» они восприняли по-своему. На какое-то мгновение прекратив бесполезную канонаду, стали короткими прицельными очередями обрабатывать канаву, не давая мне ни оглядеться, ни переместиться, заставляя вжиматься в мерзкую жижу на дне ямы в единственном не простреливаемом месте. Высовываться и ввязываться в перестрелку в такой ситуации равносильно самоубийству.
Из распахнувшихся ворот преисподней пахнуло ледяным холодом, осознанием того, что под прикрытием этих прицельных ежесекундных автоматных посланий ко мне крадется смерть, которой я даже не смогу заглянуть в глаза. Подкравшийся бандит и не покажется из-за откоса, а просто, выставив ствол автомата, зальет мою спасительную ямку свинцовым дождем.
Дрожащими руками я перевернул полупустой магазин, заменив на притороченный изолентой, по афганскому принципу, новый. Зачем-то передернул затвор, выщелкнув из ствола хороший патрон. И, приготовившись к последней дуэли, немигающим взглядом уперся в границу между жизнью и смертью, обозначенную откосом канавы, где непременно должен появиться кончик ствола, обрывающий мою жизнь. Сквозь автоматную трескотню я усиленно пытался уловить малейший шорох, указывающий на место появления подкрадывающегося бандита.
Взывающую о спасении мою молитву прервали два оглушительных взрыва шумовых гранат со своеобразным не металлическим акцентом и грохот  десятка автоматных очередей, сдобренных отборным русским матом. После грохота короткого боя и звуков борьбы за границами моей спасительной канавы, прозвучал до боли знакомый, грубый, с хрипотцой голос командира пермских СОБРовцев. Он, словно ангельский глас с небес, выдавал короткими, четкими, отрывистыми командами с длинными, но не театральными паузами, нужными для осознания и беспрекословного выполнения команд:
– Але-е-е… там, в канаве! ты отвоевался! Ствол в землю… автомат на предохранитель… – И, дождавшись характерного металлического щелчка рычага переводчика стрельбы в верхнее положение, я услышал: – Выползай!
Ага… легко сказать «выползай», когда тело, как не свое,  руки и ноги не слушаются... После пережитого они не размякли, не закостенели, а просто стали жить своей жизнью, делая все заторможено медленно, как будто обдумывая, стоит ли им вообще это делать, выполняя команды сумасшедшего хозяина. Размокшие края канавы скользили, не выпуская из своих объятий неблагодарную, в прямом и переносном смысле этого слова, свинью, которая пыталась побыстрее распрощаться со спасительной траншеей.
Протянутая сильная, мускулистая рука командира СОБРа помогла выбраться на грешную землю. И, отпустив крепкий хват, высвободив мою грязно-скользкую ладонь, спаситель сделал шаг назад, чтобы рассмотреть меня с ног до головы, заглянуть в душу и понять, что же творится.
– На идиота ты не похож, да и на человека, бездумно принимающего решения, тоже как-то не сильно смахиваешь, – задержал он взгляд на моем лице по-новому оценивающе, как будто впервые увидел. – Не понимаю… Вызывая огонь на себя, ты же подписал себе смертный приговор. Шансов выжить у тебя просто не было.
– Но они бы ушли… поимели бы нас и ушли. А мы бы опять остались по уши в дерьме.
– Да ты на себя-то посмотри, чистюля ты наш, – в голос засмеялся он, мгновенно поменяв настроение, – в «бэтээр» я тебя точно не пущу, потом неделю проветривать его надо будет. На броне поедешь, заодно и помоешься под дождичком, – договаривал он уже сквозь откровенный, но безобидный смех, снимающий напряжение только что отгремевшего боя.
И, в подтверждение его слов, во двор влетели два БТРа, ожидавших команды в секрете на окраине села.
– Грузи клиентов… Снимаемся… Моя машина – замыкающая… – снова став беспрекословно серьезным, начал отдавать он свои резкие, с не театральными паузами команды, оставив до лучших времен подколки по поводу моего внешнего вида.
Как металлические шарики на огромный притягательный магнит, бойцы мгновенно скатились и облепили бронетранспортеры. Не церемонясь, затолкали задержанных в бронированное чрево машины.
– Готово, – отрапортовали.
Командир пересчитал бойцов, решая в голове одновременно сотни параллельных задач, и, удовлетворившись увиденным, опустился рядом со мной на броню, последний раз оценивающим взглядом окинул поле только что отгремевшего боя и дал команду «вперед».
БТРы взревели, окутав сизым специфическим дымом дворовые постройки, унося всех участников утренних потрясений на УБОПовскую базу в Ханкалу, и наконец оставив в покое спасительную сточную канаву, незаслуженно получившую вместо меня огромную порцию смертоносного свинца.
А промокшим и озверевшим бойцам после жесткого боестолкновения и затянувшегося марш-броска под проливным дождем лучшей наградой стала ожидающая нас в Ханкале, раскаленная градусов до ста двадцати, настоящая баня, слепленная из подручных материалов. Солдатская смекалка с «кулибинской» технологией породили нечто среднее между русской парилкой и финской сауной. И в этом произведении солдатской изобретательности отчаянно нуждалось мое многострадальное тело, облепленное затекшей под одежду вонючей жижей, которая, подсохнув, преобразовалась в не менее зловонную корку, въевшуюся в кожу и лопающуюся вместе с ней.
Оставшись в чем мать родила и настрогав ножом хозяйственного мыла в тазик с замоченной одеждой, я размазал оставшийся кусок по мочалке и с неописуемым наслаждением стал тереть, драить, скрести себя, абсолютно потерявшись в блаженстве и во времени, прочувствовав всеми фибрами души ни с чем не сравнимое ощущение чистоты. После чего, натянув элегантное трико и нелепые, абсурдно-грубо смотрящиеся со спортивным костюмом громоздкие кирзовые берцы (кроссовки купались в соседнем с камуфляжем тазике), я переступил порог ОБОПовского кубрика, где опера работали с задержанными.
Дисциплинированные сотрудники встали при входе начальника. Доселе не проронивший ни слова «эмир», мельком бросив на вошедшего пренебрежительный взгляд, на глазах бледнея, стал медленно приподниматься со стула, уперевшись в меня испуганным взором.
Увидев кричащий диссонанс в одежде остановившегося в дверном проеме человека, при виде которого все сотрудники ОБОП встали, на полуслове прекратив свою работу, он понял, что допрос с убеждениями, увещеваниями, призывами к совести и уговорами, на котором он, издеваясь и бравируя, сидел с гордо поднятой головой, закончился. Его извращенный мозг сразу нарисовал не утешительную для него картину. Не зная истинную причину моего внешнего вида, должность и полномочия, он сделал, однако. умозаключение, что это как минимум палач по его душу. Спортивный костюм - для легкости движений, а пудовые берцы – для тяжести ударов. Вспомнив, как сам издевался, жестоко избивая связанных по рукам и ногам попавших в плен русских солдат, он представил, и даже заранее ощутил, что этот солдатский ботинок, пытаясь отомстить за всех замученных им лично молодых и безусых, влетает в район его печени, проламывая нижние ребра, перехватывая дыхание, причиняет неимоверную боль, которую не все, им избиваемые, выдерживали, погибая в непереносимых муках под его надменно-садистский смех.
 «Эмир», пытаясь заслужить снисхождение и найти защиты у заместителя начальника второго оперативно-розыскного бюро Салмана Елбазова, тараторя и сбиваясь, переходя с русского на чеченский, стал рассказывать про своих заокеанских хозяев, выдавая посредников, телефоны, явки и пароли. И, оправдываясь, во всех подробностях стал пояснять, как, шантажируя и запугивая простых жителей, вручал им по двести долларов, заставляя писать расписки на пятьсот, а то и тысячу долларов, для того чтобы они, отрабатывая, организовывали террористические акты в отношении федеральных сил и законных местных властей. В подтверждение своих слов, краем глаза  контролируя мои действия и перемещения по кабинету, он сказал, что во время задержания засунул пластиковый пакет с расписками под валяющийся во дворе кусок шифера.
Уже через три часа передо мной лежал пакет с расписками местных жителей, нацарапанными не всегда грамотно, разнообразно корявыми почерками и, для верности, обязательным оттиском большого пальца. А «эмир», больше не представляющий для УБОПовцев оперативного интереса, с его уникальными знаниями о зарубежных хозяевах и заграничных друзьях, был передан коллегам из ФСБ как ценный носитель информации по линии работы воюющих с нами бок о бок, настоящих чекистов.
А я, в сотый раз просматривая лежащие на столе расписки, никак не мог отделаться от смутного чувства, что что-то здесь не так, чего-то я пока недопонимаю. Это чувство не давало сосредоточиться на чем-то важном, что витало в воздухе и никак не могло сформироваться в главную мысль. И вдруг в кабинетной тишине Салман Елбазов абсолютно безапелляционным тоном заявил:
– Алексей Викторович, – хотя он всегда обращался ко мне только по имени, с мягким, не свойственным для чеченского языка произношением «Алексей», – я не поеду изымать деньги. Я знаю многих из этих людей, никакие они не террористы, а до предела обнищавшие из-за войны обманутые работяги, у которых и хлеб на столе не всегда бывает. Я уверен, что они от безысходности взяли эти доллары. Я не буду изымать у них деньги, обрекая их семьи на голод.
От этих слов у меня в голове что-то щелкнуло, все сразу встало на свои места, включилась и заработала нестандартная оперская мысль, стало понятно, что делать и как дальше действовать.
Выдержав паузу, я не менее безапелляционным тоном произнес, как отрезал:
– Нет, Салман, именно ты поедешь изымать эти деньги. Доллары им оставлять нельзя, ты же сам говоришь, что они честные и обязательные люди, а это своего рода их обязательство перед бандитами. Сам я чеченского языка не знаю, а кому-то другому доверить это мероприятие просто не могу. И поедешь ты не один, а с выездной торговой бригадой, торгующей продовольствием, строительными материалами, набором сельхозоборудования, инструментов, детских товаров. Коммерсантам я шепну, что в селе у народа появились деньги, а ты уж проконтролируй, чтобы эти, – прихлопнув ладонью стопку расписок, – отоварились по полной. А на сдачу выдавай им их же собственные расписки для уничтожения. Перед бандитами у них больше никаких обязательств нет, а эта вручаемая им бумага – теперь путевка в нормальную мирную жизнь. Только ты, Салман, сможешь найти для каждого нужные слова и сделать так, чтобы никто из наших никогда не узнал об этом пакете.
Он посмотрел на меня ошарашенным взглядом всегда ясных проницательных глаз, которые неожиданно подернула пелена слез, слез благодарности от всего чеченского народа. Я обнял его и как-то витиевато, но от всей души произнес, что это очередной кирпичик, вложенный УБОПом в строительство вашего гостеприимного чеченского дома. Сгреб со стола все расписки засунул их в пакет и буквально впихнул его в руки обалдевшему Салману.
– Действуй!
А сам, почувствовав наваливающуюся усталость, побрел к себе в кубрик и, не раздеваясь, рухнул на кровать.

Сон мой был крепким, но недолгим. Уже через полчаса растолкал меня Долгов, со словами, что срочно вызывает генерал Хотин. Всучил впопыхах написанный рапорт о проведенном мероприятии. Поняв, что я окончательно проснулся, полушепотом рассказал, что на нашу площадку прилетела «вертушка». Из нее вышел какой-то важный хрен с прихвостнями-чудиками, изрядно насмешившими всех встречающих. Выпрыгнув из «вертушки», вращая головами и изображая  супер охранников, они демонстративно выставили пистолеты двумя руками вперед, на уровне своих морд. И это-то в Ханкале, где у каждого встречного – заряженный автомат с полным боекомплектом и в придачу в разгрузочном жилете полно гранат как минимум на час хорошего боя. Так вот, эти клоуны, пыжась от своей важности, проводили гостя сначала в ФСБ, а теперь, под всеобщий хохот, – к генералу Хотину  в кабинет. А за тобой прислали посыльного, чтобы ты срочно предстал пред генеральскими очами.
Только очи оказались совсем не генеральскими.
– Алексей Викторович, тебе не наливаю, – плеснув себе в стакан серьезную порцию коньяка «ХО», судя по названию, явно из запасов генерала, – знаю, не употребляешь, – без предисловий начал гость, ошарашив меня информированностью по поводу моей скромной персоны. – Помимо других наград, вы награждены тремя орденами Мужества, а, как вам известно, при совершении очередного подвига награжденный тремя орденами Мужества может быть представлен к званию Героя России. То, что вы привезли в Ханкалу «эмира», это еще не подвиг. А вот если, под МОИМ руководством, мы проведем крупную спецоперацию и арестуем всех взрывников, а, по моей информации, у вас есть доказательства их террористической деятельности в виде расписок о получении денег за их подрывную деятельность, тогда я похлопочу о вашем представлении к награде. Этот наш с вами подвиг по разгрому крупнейшей террористической группировки на Северном Кавказе будет доложен самому президенту, поверь, я вхож к нему и имею возможность влиять на формирование мнения в его ближайшем окружении.
Замаячившая звезда Героя России поставила меня перед непростым выбором: на одной чаше весов – этот напыщенный гость со всем президентским окружением, на другой – Салман Елбазов с благодарными жителями Чеченской республики, для которых наконец-то замаячил путь к долгожданной мирной жизни.
– Извините, это не террористы, а обыкновенные работяги, перебивающиеся с хлеба на воду. А реальных террористов, «эмира» с подельниками, которые оказали нам серьезное вооруженное сопротивление, мы взяли, и с ними сейчас уже работают в ФСБ.
– Да наплевать мне на твоего «эмира» и на работяг твоих навалить мне большую кучу! – мгновенно взорвался он, перейдя на крик. – Мне нужна крупная спецоперация по разгрому террористического подполья. Так что быстренько принеси мне расписки, и можешь быть свободен, – с раздражением бросил он мне, как шелудивому котенку.
Но я себя тоже не на помойке нашел, хотя и сподобился барахтаться на самом дне сточной канавы. А вот в том, что я потерял совесть, офицерскую гордость и человеческое достоинство, меня никто не может упрекнуть. Поэтому, закипая неподдельной злостью, но все-таки стараясь подбирать приличные слова, осознавая важность положения моего собеседника, я ехидно спросил, стараясь косить под дурачка, что не раз выручало в общении с влиятельными персонами.
– А откуда у вас информация, что у меня есть какие-то расписки?
– Не твое собачье дело, где и чего я узнаю, у меня есть свои информаторы. А ты принеси бумаги и ступай вон, когда понадобишься, позову.
У меня рухнуло забрало. Планка приличия упала, обрушив последние остатки уважения к зарвавшемуся хаму.
– Так вот: у своих информаторов и забирайте нужные вам бумаги, а от меня, кроме рапорта о проведенном мероприятии, вы ничего не получите.
У гостя взлетели вверх брови, поджатые губы, превратившись в тонкие сине-розовые полоски, заметно задрожали, участившееся дыхание показало, что с ним вообще впервые разговаривают в таком тоне. И вдруг он, после минутной паузы, совершенно не контролируя себя, размахивая до неприличия ухоженными ручонками, просто завизжал, распаляясь с каждым словом:
– Ты, мразь! Как ты со мной разговариваешь! Я тебя сгною! Ты никогда не получишь свою звезду Героя, как бы ни пыжился, это я тебе гарантирую! Ты сам выбрал свою судьбу. Я тебя просто размажу!
– Уважаемый товарищ из Москвы, – как можно спокойнее обратился я, еще больше выводя его из себя своей внешней невозмутимостью, – не знаю, как к вам обращаться, вы даже не представились. И, кстати, для информации: вы приехали в Чечню, в не самое подходящее место для угроз вооруженному человеку, только что вышедшему из-под бандитских пуль, с еще не остывшими от боя головой и автоматом.
Поняв весь смысл последних слов, он подавился воздухом, хватая его открытым ртом, не произнеся ни звука. И только не вовремя вошедший генерал Хотин разрядил ситуацию, приняв на себя весь его гнев невинным вопросом.
– Я не помешаю?
И тут чинушу прорвало:
– Товарищ генерал, Ввы что здесь себе позволяете?!? Устроили здесь колхоз! Развели анархию! Вы у меня этот колхоз надолго запомните! Работяги у них, колхозники… – И, посылая проклятия и угрозы во все стороны – мне, Хотину, оперативной группировке и всей Чечне вместе взятой, он, опрокинув стул, направился к выходу, но столкнувшись со мной взглядом, резко остановился, и визгливым голосом крикнул своих охранников, при этом стараясь расположиться так, чтобы между нами оказалась крупная фигура генерала. После чего, считая ниже своего достоинства общение со мной, он приказным тоном сказал Хотину, чтобы тот удалил меня из кабинета.
Придя к себе в кубрик, я бросился на кровать, но было уже не до сна. Я вновь переживал каждое мгновение этого разговора, каждая клетка уязвленной души негодовала, просто криком кричала от циничных оскорблений и незаслуженного унижения. Я крутился на кровати, не в силах успокоиться, все больше убеждаясь, что сделал правильный выбор: с этой высокопоставленной тварью мне не по пути.
Метаясь по кубрику, как тигр в клетке, я выскочил в коридор, где уперся лицом в приспособленный СОБРовцами для тренировок боксерский мешок, который и стал громоотводом моих эмоций. Только, в отличие от голливудских звезд, которые одним ударом пробивают, разрывая в клочья боксерские груши, я дубася ее руками и ногами, изрядно разбил в кровь свои кулаки, не причинив спортивному снаряду никаких повреждений. Зато основательно отвел душу. За этим занятием и застал меня посыльный, сообщив, что Олег Валентинович Хотин приглашает к себе в кабинет.
Генерала я застал одного. О том, что упырь почти сбежал, прикрываясь своими клоунами, мне по пути к Хотину стуканул вездесущий Хаджибеков.
– Да, уж, Алексей, – сказал генерал, – умеешь ты найти приключения на свою задницу. – Хотя явно не это его беспокоило сейчас. Он продолжил начатую мысль. – Этот Прилипенко соответствует своей фамилии, прилипает к чужим деньгам и славе, как банный лист, сам знаешь к чему. А уж если кто ему не понравится или, не дай Бог, поперек дороги встанет, прилипнет так, что всю душу вынет, устроит геморрой по полной программе. И ментов он просто ненавидит, считая себя белой костью, так что готовься. Он мастер интриг. Его метод прост, но до одури эффективен. Он пройдется по твоему руководству, вбивая клин между тобой и каждым из них в отдельности, ненавязчиво подталкивая их, заходя к шефу, высказывать о тебе всякую гадость, которую он сам же лихо и вольет им в уши. После чего, имея доступ к телу, объединит эти как бы разрозненные высказывания разных руководителей и подытожит со своими выводами, в которых ты, Алексей, сам себя не узнаешь, но главное – мнение о тебе уже будет сформировано, и никогда ты от него не отмоешься, это дерьмо покруче аллеройского будет.
– Охренеть! Здесь что, блин, секретов вообще не бывает? Всего полдня прошло а, я так понял, вонь из Аллероя уже и до вашего кабинета докатилась. Весело! А на этого Прилипенко клал я с большим прибором, я не для него здесь жилы рву, хотя умеет он, сволочь, за живое задеть, звезду Героя сулил, если я совесть продам.
– А ты уверен, что прав?..
Мы оба поняли, о чем идет речь.
- Иди, и, дай Бог, чтобы все получилось по-твоему.

У себя в кубрике я достал из внутреннего кармана маленькую, 5х6 см., иконку Святителя Спиридона Тримифунтского, подаренную мне моим близким человеком, Александром Васильевичем Зверевым, которого я не могу называть другом, он для меня нечто большее, чем друг, он Зверев Сашка, или просто Василич. Лежа на кровати, я не молился, ничего не просил, а просто разговаривал со Святителем Спиридоном, не произнося вслух ни слова, чувствуя, как по телу разливается умиротворение, спокойствие и понимание правильности своего выбора. Спасибо Василичу с его красавицей-женой Леночкой, которые на заре нашей дружбы, вернувшись с Корфу и вручая мне этот дар, одухотворенно пересказывали житие святого и навеки связали меня искренней любовью со Святителем Спиридоном, которую незримо стократ сильнее я получаю в ответ. Я ему просто, по-сыновьи, рассказываю свою жизнь, а он с иконы смотрит на меня всегда разным, то грустным, то веселым, то озабоченным взглядом, держа в руке камень, из которого вверх вырывается пламя, и одновременно вытекает вода. Это он на Никейском соборе таким чудом доказал триединство Отца, Сына и Святого Духа.
А мне отдельно, строго, по-отечески, показывает, что помогает он только людям с чистыми, как ключевая вода, помыслами, твердыми, как камень, убеждениями и пламенной душой.

Рассказ Алексея НОВГОРОДОВА «ВЫБОР»
опубликован в журнале «ПОДВИГ» №07-2019 (выходит в ИЮЛЕ)