Георгий ЛАНСКОЙ

 

ХУДОЖНИК

 

Рассказ

 

 

Застыв в неудобной позе, я украдкой поглядывала на Мастера и думала о своем. В маленькой студии, переделанной из однокомнатной квартиры, было прохладно и неуютно. В углу урчал ноутбук, выплевывая из динамиков готику. В принципе, я не возражала против такого аккомпанемента, не позволяющего расслабиться.

Беленые стены, белый потолок. Перегородку между комнатой и кухней снесли. Из стены торчит щербатая кирпичная кладка, замазанная масляной краской. Окна без тюля, чтобы не перекрыть даже толику тощего света холодного апрельского неба. С потолка свисает перекрученный черный шнур со стоваттной улиткой энергосберегающей лампочки. Приходя сюда уже в третий раз, я вздрагивала, когда натыкалась на нее взглядом. Лампочка напоминала висельника, и, учитывая, что меня ожидало, ассоциации были вполне оправданы.

Господи, когда же выглянет солнце? Как я устала от зимы…

– Не отвлекайтесь, пожалуйста, – недовольно сказал Мастер. – И голову поверните к окну.

Я послушно уставилась в окно. А что окно? Там ничего интересного, серое небо, да галки черными кляксами.

– Вы сегодня какая-то странная, – заметил Мастер. – Что-то случилось?

– Да вроде бы как всегда, – пожала я плечами, и тут же услышала строгое:

– Не шевелитесь!

Я послушно застыла, слушала, как надрывается в динамиках певица с хорошо поставленным оперным вокалом. Певице вторил хриплый мужской голос, надрывно изображавший пресловутого призрака оперы. Получалось, кстати, отлично. Я подумала, что, когда все закончится, найду эту композицию и скачаю на свой плеер.

– И все-таки, у вас что-то произошло, – сказал Мастер. Я осмелилась бросить на него взгляд. Прищурившись, он смотрел прямо в глаза.

– Вы похудели, – констатировал он с жалостью. –Осунулись. Даже морщинка на лбу прорезалась, и вот тут тоже…

Он ткнул себя кистью в уголок губ, вымазав щеку красной краской, но не заметил этого.

– Работа? – осведомился Мастер. В его устах это звучало, как утверждение.

– Работа, – вздохнула я. – Навалилось, знаете ли… Да и всякое такое. Весна, а солнца нет. Накапливается всякая ерунда, и валится комом.

Вздохнув, я поерзала на стуле, ожидая раздраженного замечания, но Мастер промолчал. Отложив кисть, он вдруг по-человечески предложил:

– Давайте чаю попьем? Мне недавно из Китая привезли, по слухам, нечто совершенно потрясающее.

– Давайте, – согласилась я, радуясь возможности размять затекшую спину. Дать бы в морду коллегам, уверявшим, что труд натурщицы легок и приятен. Лично я после часового позирования в статуарной позе не чувствовала спины. Хорошо еще, что Мастер рисовал меня сидящей. А если бы захотел, чтобы я, подобно девочке на шаре с картины Пикассо, балансировала на шаткой поверхности?

Никогда не любила Пикассо. А эту картину просто ненавидела еще с детства. Атлет казался мне грязным пятном, человеком-камнем из американского комикса, а девочка – бледным недокормышем. Но ради Мастера согласилась бы простоять на одной ноге весь день, как она, застывшая на шаткой поверхности.

На кухне он включил электрочайник, всыпал в чашки заварку, и, дождавшись, когда пластиковый агрегат выстрелит красной, как циклопий глаз, кнопкой, залил скрученные черные ошметки кипятком.

– Вы никогда не рассказывали о своей работе, – небрежно сказал он, подвинул мне чашку, а сам, вернувшись к мольберту, взял в руки старый скальпель и стал счищать с палитры засохшую краску.

Чирк-чирк.

– Там нет ничего интересного, – пожала я плечами. – Обычная работа.

С Мастером мы познакомились в городском музее культуры, где проходила его очередная выставка. Признаться, у меня уже тогда был к нему свой интерес, потому я, небрежно затесавшись в богемную тусовку, завела пространный разговор о формах, проекциях, спорной гениальности Малевича, восхитилась выставкой и талантом художника Валерия Кречинского.

– Знаете, – сказал он мне, – у вас такое своеобразное лицо. Я хотел бы вас написать.

Встреться мы на улице, прошла бы мимо, не оглянувшись. Высокий, серый, с залысинами, шагнувшими на макушку, с мелкими чертами, плохой, рыхлой кожей. Такие лица как у него, не запоминаются… Разве что глаза: живые, черные, как маслины, с пляшущими огоньками внутри. Такого взгляда, сжигающего душу до серого пепла, не забудешь.

Я согласилась, не раздумывая.

С первой же встречи у него в студии он велел называть себя Мастером, резко делал замечания, стоило мне сменить позу. Я терпела, хотя находиться с ним рядом было невыносимо тяжело. Но еще более тяжело было разговаривать о пустяках, нащупывая брешь в броне, которой он окружил себя.

К тому времени я знала о нем достаточно много. Озвучь вслух факты его биографии, я бы изрядно удивила Мастера, который, по общему мнению, вел до омерзения скучную и правильную жизнь. Беседуя, я гадала, что же все-таки произошло.

Он не позволял мне смотреть на картину, едва ли не силой оттолкнул от мольберта, заявив, что мое вмешательство нарушит гармонию созидания. Тогда, во время двух первых сеансов, я не настаивала, а сегодня решила сделать еще одну попытку.

– Могу я посмотреть на эскиз? – спросила я.

– Нет, – резко ответил Мастер, а потом добавил, чуть мягче: – Впрочем, может быть…

Обрывая слова, в моей сумке зазвонил телефон. Сунув руку внутрь, я подавила желание сомкнуть пальцы на вороненой стали и вытащила истошно вопящее пластмассовое тельце.

– Да, мамуля? – негромко сказала я, попытавшись изобразить улыбку, но сама понимала, что вышло у меня паршиво.

– Завязывай с этим балаганом, – проворчал в трубке Пашка. – Егорыч сказал: все сошлось. Обижай его аккуратно. Мы у дверей. Поняла?

– Да, мама, – спокойно ответила я. – Все поняла.

Я захлопнула крышку и, почувствовав удивительное спокойствие, произнесла:

– Знаете, Валерий, а поначалу мы думали, вы врач.

На его лице мелькнуло непонимание, а глаза, хищные, горящие, как у голодного тигра, сузились до крохотных щелочек.

– Вы были удивительно осторожны, – вздохнула я. –Случайные женщины, не связанные друг с другом. Как же вы так ошиблись в последний раз?

Теперь его глаза расширились от удивления, страха и гнева.

Последнюю жертву нашли в середине марта.

Она ничем не отличалась от всех остальных. Женщина за тридцать, среднего достатка, блондинка. Длинные волосы вмерзли в лед, а лицо, одутловатое, забрызганное кровью, казалось гротескной маской.

Я сидела в Пашкиной машине, ждала дежурного следователя, прихлебывала из термоса сдобренный коньяком кофе и молчала.

– Сколько уже? – спросил Пашка. Можно подумать, он не знал?

– Четвертая. Из найденных. А сколько их на самом деле, одному богу известно. Думаешь, ее привезли или прямо тут кокнули?

– Да привезли, ясен перец, – отмахнулся Пашка. – Только следов не найдем, как всегда. Вон борозда, смотри. С шоссе тащили, а там уже столько народу проехало, следов протектора точно не будет.

– А обувь?

– Ну, обувь, конечно… А что толку? Он ботинки выкинет и ищи-свищи.

Пашка сделал вид, что хочет сплюнуть на пол, но потом передумал. Лично я его пессимизм разделяла полностью. Зацепок не было никаких. Четыре женщины, убитые, предположительно, медицинским скальпелем. Рассматривая зияющие раны на горле очередной жертвы, я содрогалась. Судя по окровавленным пальцам, женщины пытались зажать рану руками.

– Непохоже, что он их удерживал, – задумчиво сказал Пашка. – Мне кажется, удар был неожиданный.

– Наверное, – вяло согласилась я. – Выходит, они его знали? И скальпель этот… Врача надо искать.

Мы искали, но не нашли. Сошлись на том, что скальпель мог купить кто угодно в магазине медицинской техники или даже ветеринарной аптеке. Пашка ожесточенно спорил, мол, тут что-то не так. Для подобных целей нож подходит лучше, а скальпель… Было в этом что-то извращенное, как в опасной бритве, которой давно никто не бреется, но они всегда есть в наличии в парикмахерских. Зацепиться кроме этого окаянного скальпеля нам было не за что. До последней жертвы.

– Знаете, что я нашел в ране? – задумчиво сказал наш судмедэксперт Егорыч, прихлебывая чаек. – Краску. Стружку засохшей масляной краски разных цветов.

– Знаете, Валерий… вы уж позвольте вас так называть? Так вот, моя сестра училась в художественной школе. Я иногда заходила и смотрела, как они работают, – размешивая ложкой остывший чай, сказала я. – И когда нам сказали о стружке масляной краски, я сразу подумала о художнике, счищающем скальпелем остатки с палитры. Ну, а найти вас оказалось делом несложным…

Я умолчала, что работа была проделана колоссальная. Оперсостав нашего РУВД сбился с ног, пытаясь найти некоего художника, отслеживало связи погибших женщин, задавая всем один и тот же нудный вопрос: не появлялся ли в компании жертвы некий художник. В последнем случае нам ответили утвердительно.

Глаза Мастера полыхнули злобным огнем. Со странным, гортанным криком он бросился на меня, высоко подняв руку со скальпелем. Я вскинула пистолет и выстрелила не целясь. Под ударами омоновцев трещала входная дверь.

Спустя час все было кончено. Упаковав живого и невредимого Валерия, опергруппа выкатилась из квартиры, а я, прижимая холодный пистолет к раскалывающейся от пороховых газов голове, рассматривала картину.

– Думаешь, он нормальный? – с сомнением спросил Пашка. Я пожала плечами.

– Многовато красного, на мой взгляд.

– На мой тоже.

На эскизе незаконченного портрета было мое лицо, написанное в странноватой багрово-красной гамме. Глаза горели инфернально синими сапфирами, ломая первое впечатление.

– Зуб даю, его признают невменяемым и выпустят, – вздохнул Пашка. – И он еще кого-нибудь убьет. А мы снова будем его ловить.   

– Ты прав, – кивнула я. – Такая у нас работа.

 

Рассказ Георгия ЛАНСКОГО «ХУДОЖНИК» 

опубликован в седьмом номере журнала «ПОДВИГ» (выходит в ИЮЛЕ)