Александр ГУТОВ 

 

 

 

 

 

 

ЛАБИРИНТ 

Глава из романа 

ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

 

XVI

Сев за стол, Евгений Николаевич взял в руку раскрашенную фигурку оловянного гусара и протянул Игорьку.

– Это воин лейб-гвардии гусарского полка, видите: синие чакчиры, то есть рейтузы, красный доломан и красный же ментик. Мне ее подарил мой приятель – он замечательный мастер по изготовлению таких фигур и знаток военного мундира. Для того чтобы отлить эту фигурку, он перелопатил уйму материала, нашел точные элементы обмундирования и сделал маленький шедевр. А теперь, Вадим, я должен вам сказать огромное спасибо за помощь в расследовании таинственно исчезнувшей коллекции Константина Казимировича Плещинского.

Вадим удивленно поинтересовался, за какую помощь ему говорит спасибо Знаменский.

– А помните, ваш приятель, тот самый, который вам дал домовую книгу?

– Алик Кантор?

– Вы мне не называли его имени, но говорили, что он что-то ищет в домовых книгах. Он вам принес книгу – вы мне, а результат оказался замечательным. А знаете, что такое домовые книги, молодые люди? Нет? О! Это замечательные документы прошлого. В таких книгах, а вели их частные приставы – важные полицейские чины дореволюционной России, начальники полицейской части, можно было узнать, откуда и когда человек прибыл в данный дом, его сословное происхождение, семейное положение, вероисповедание, род занятий. Само собой, номер квартиры, данные паспорта. Вот я сделал кое-какие выписки – Евгений Николаевич достал с полки папку, развязал тесемочки – Заголовок гласил «Жильцы дома № 5 по Крапивинскому переулку, Тверской части. – Домовладелец – купец второй гильдии Рябухин К.Ф.».

Он сделал паузу и продолжил:

– Карп Федорович Рябухин был не очень богатым купцом, несколько бакалейных лавок, мануфактура. А дом этот – бывший флигель дворянского имения князя Львова. Рябухин в нем владел нижним этажом, где и жил со своим большим семейством. К нижнему этажу примыкал подвал. А на втором этаже жила семья интеллигентов той эпохи: братья Плещинские, оба военные, Владимир Николаевич – старший брат, Виктор Николаевич и их сестра Ариадна. Она была замужем за товарищем (по-современному, заместителем) прокурора Леонтием Васильевичем Казариным. Жилье братьям и сестре досталось по завещанию их дяди. Вот он, наш герой, изображенный на портрете, это и есть их дядя – Плещинский Константин Казимирович – собиратель древностей, автор статей в энциклопедии, знаток нумизматики, чудак и страстный любитель тайн.

Помните, в воспоминаниях того Погодского, о котором я вам рассказывал, нашелся один важный момент. Наш собиратель умер внезапно, от удара, а умирая, все произносил с трудом такую фразу «ищите ключ» и, как выяснилось из еще одного документа, просил дать ему шахматы. Так и умер, не объяснив, какой ключ и от чего. Этот факт со слов наследников, записал Погодский. А коллекция монет словно пропала. Погодский очень ими интересовался, предлагал наследникам большие деньги, но они так и не смогли найти коллекцию, хотя весь дом перерыли. Я предлагаю вам, Вадим с Игорем, сходить по этому адресу и посмотреть этот флигель. Я написал письмо от музея в местное домоуправление, нужно будет посмотреть домовые книги 1920-х годов. Можно проследить историю жильцов.

Через неделю, в очередное воскресенье, Вадим и Игорь отправились на Петровку, в Крапивинский переулок. Свернули в подворотню, куда заходили год назад. Во дворе им открылась следующая картина. Ломали старый дом,вероятно, двухэтажный. Остов здания, похожий на скелет гигантского зверя, уже обнажился, и только кое-где розовели уцелевшие куски стен, с открывшимися основаниями в виде перекрещенных досок. Было около полудня – рабочие, вероятно, ушли на обед, оставив после себя кучи мусора, щебня и обломки досок. Вокруг были разбросаны груды разбитых кирпичей, допотопные комоды с оторванными дверцами, наполовину рассохшимися, железная кровать с шишечками на витых колонках, тряпье, миски, разбитые тарелки, старинный поднос с гравировкой в виде одного из высотных зданий. – Вадим поднял его, посмотрел и бросил в кучу.

– Смотри, коробка, – привлек его внимание Кусов. Вадим в это время был занят рассматриванием фарфоровой крышки от какого-то сосуда. Крышка была расколота, но на ней еще был виден красный, словно вылепленный, цветок и два зеленых стебелька.

Вадим повернулся в сторону Игоря. Тот держал в руках коробку с выпавшими из нее бумагами. Крышка от коробки, розового цвета, с двумя резвившимися на ней пухлыми амурами, валялась тут же, под изображением ангелов шла белая с золотом лента, и на ней была видна витиеватая надпись «Съ Рождеством 1917 года!».

Игорек уже рылся в коробке.

– Письма! – торжествующе сообщил он.

Вадим поднял с земли первый попавшийся листок и стал читать. Замелькали буквы ъ и i. Это тоже был кусочек письма, писали: «милая Томочка, беспокоюсь о твоем самочувствии».

Игорек в это время рассматривал плотный лист пожелтевшей бумаги, очень прочной, с золотыми разводами и виньетками.

– Что там у тебя? – спросил Буров с интересом.

– Есть! – почти закричал Игорек.

– Что там?

– Плещинский! Смотри: диплом, врученный подпоручику Плещинскому за отличную стрельбу в присутствии великого князя Николая Николаевича на маневрах в Красном Селе в 1898 году! – произнес Кусов торжественным голосом. А вот еще открытка, с Наполеоном, тебе как писателю, будет, наверное, интересно.

– Я еще не писатель.

– Ну, станешь им, – с уверенностью сказал Игорек. – Слушай: «Милая Ариадночка! Мы с Сержем не могли выехать к вам, так как я сильно хворала и даже не смогла поздравить Сержа с днем ангела. Праздники провела в постели. Только начала поправляться, как опять подхватила эту ужасную простуду. Доктор сказал, что придется лежать еще не менее недели. А как вы поживаете? Что поделываете? Как веселитесь? Пиши почаще. Твоя Тамара». Тут еще и обратный адрес есть. «Вольск Саратовской губернии, собственный дом его высокородия Т.И. Ольденбурга, на имя м-ль Макеевой». А вот совсем мелкий почерк. Почти бисерный: «...сегодня на катанье встретила Валерия Закошанского, и он смешил меня веселыми рассказами, а потом мы отправились в кондитерскую Буреева и ели там пирожные. Вечер провела за чтением Чарской. Какой у нее удивительный слог!»

– Это что, дневник?

– Наверное.

– А Чарская – это кто такая?

– Писательница. А вот, гляди, – Игорь показал еще бумажку, – счет какой-то, за мужскую воду – двадцать копеек, за помаду женскую цвета... тут дальше неразборчиво... «Магазин купца второй гильдии Рябухина. Рождественский бульвар, дом 15 строение 2».

А вот и еще письмо. «Милый друг, пишу тебе из Крыма. Знаю, что ты вернулась в Москву и нашла нашу квартиру разоренной. Пропали дядины шахматы. Это, конечно, неприятность, но что поделаешь. Мы каждый день теряем много больше. Я вчера ездил представляться барону. Дела его было пошли удачно, ты, наверное, слышала, что он создал здесь, в Северной Таврии, нечто наподобие республики. Но сейчас все намного хуже. Миронов наступает. Говорят, они перебрасывают сюда большие силы. Вероятно, это конец, и мы больше не увидимся.

А Крым по-прежнему прекрасен, и, знаешь, что я вспомнил? Как мы в двенадцатом году после моего производства провели здесь с вами всеми две недели. Чудесные были времена. На прошлой неделе я получил печальное известие. Владимир погиб еще зимой при отступлении в Ростов. Я слышал, что и Закошанский погиб, в бою под Одессой, такая участь ожидает, вероятно, и всех нас. Прости мне такое настроение. Я ничего не знаю про Леонтия, может быть, хотя бы здесь Господь тебя пожалеет.

Скорее бы все это кончилось, может быть, Господь сжалится над Россией.

Твой любящий брат Виктор Плещинский.

12 августа 1920 года. Джанкой».

– Слушай, ты что-нибудь понял? Барон, Миронов, Джанкой?

– Подожди, Джанкой? «Завтра карта с расположением войск отправляется в Джанкой», – почти точно процитировал Вадим вторую серию «Неуловимых». Это же писал белый офицер! Этот Виктор Плещинский, он в Крыму был, у белых. А барон – это Врангель!

– Точно.

– А Миронов – это кто?

– Понятия не имею. Может, Евгений Николаевич знает?

– Может быть.

Кусов стал собирать письма, отрывки каких-то текстов и дневников. А затем повернулся к Вадиму, который тоже подобрав какой-то листок, пытался его прочитать. – Вот, – сказал он, и глаза у него заблестели, – сочини про них историю.

– Про кого?

– Да про вот этих – Плещинского, девчонку, что вела дневник, про купца Рябухина...

– Ну-ка, ну-ка, – Евгений Николаевич взял в руки коробку и с интересом стал рассматривать рождественский рисунок.

– Типичное изображение подарочной коробки перед революцией – ангелы, херувимы, амуры, сусальное золото, но год! Семнадцатый... Последнее Рождество в Российской империи. – Знаменский открыл коробку. – Да тут целый клад! – воскликнул он и вытащил открытку. – Так, очень интересное изображение, – сказал он, рассматривая черно-белый рисунок – Наполеон на острове Святой Елены, – Автор малоизвестный на сегодня французский художник. Но в своем роде оригинальная вещь. – Он углубился в текст.

– Замечательно! Вот они, наследники нашего собирателя, все вместе. Вот именно из таких деталей и состоит жизнь, это своего рода культурный слой истории – то, что называют мусором, но без чего история не живет. В таких слоях мы, историки, находим для себя крупицы настоящего золота. Вот, обратите внимание, – Знаменский прочитал несколько строк, – она собиралась поздравлять Сержа не с днем рождения, а с днем ангела – так было принято в дореволюционной России. А это что?

Он стал читать фрагменты дневника.

– Прекрасно! Да, Игорь, вы спрашивали меня вчера по телефону, кто такая эта Чарская? Очень популярная среди гимназисток писательница начала века, автор таких душещипательных романов. Судя по всему, Ариадна Плещинская была ее большой почитательницей, а вот это, – он внимательно посмотрел диплом, выданный Владимиру Плещинскому за стрельбу в присутствии великого князя Николая Николаевича Романова-Младшего, – документ, из которого следует, что он, дядя Николая II, крайне серьезно относился к армейским вопросам. Да, в отличие от царя, Николай Николаевич, а это был мужчина видный, почти двух метров росту, мог бы управлять империей не хуже Петра Первого. И многие бы этого хотели. Он командовал гвардией, а гвардия ежегодно отравлялась в Красное Село под Петербургом, где проводились маневры.

Вы говорили про письмо белого офицера? А! Наверное, это. Ну-ка, ну-ка...

Знаменский читал письмо Виктора Плещинского долго, хмыкал, потирал бороду, несколько раз оторвался от чтения и посмотрел на Игорька и Вадима очень внимательно. Наконец, положил письмо на столик.

– Друзья мои, – объявил он торжественно, – вы прикоснулись к серьезной тайне нашей истории. Всего я вам сейчас рассказать, конечно, не могу, но это документ подлинно исторического значения. С вашего позволения, я оставлю его у себя и покажу кое-кому.

– А кто такой этот Миронов? – спросил Вадим.

– Миронов? – усмехнулся Знаменский, – был такой красный командарм в Гражданскую, из казаков, история его сложная, не все еще о нем известно.

– А мы такого командарма не проходили, – просто сказал Игорек.

– Да-да, – согласился Знаменский, – такого вы не проходили, о нем еще почти никто не знает. Говорят, как раз сейчас должен выйти роман о Миронове. А вы, наверное, обратили внимание, что эти документы выстраиваются в определенный ряд? Два брата и сестра, она влюблена в некоего гимназиста Валерия Закошанского, встречается с ним на катке, вероятно, на Чистых прудах. Оба ее брата военные, старший, тот самый, который получил диплом, погибнет под Ростовом, это когда наступала конница Буденного, январь двадцатого года. Младший или средний, может быть, успел эмигрировать в ноябре двадцатого или погиб тогда же в Крыму. А бывший гимназист Закошанский, ухажер девушки, вероятно, автора дневника, погиб под Одессой, наверное, в боях с Котовским. Да это целый роман!

– А вот ниточка, связывавшая нас с коллекцией Константина Казимировича Плещинского, увы, оборвалась. Ограбление. Где коллекция теперь?..

 

Роман Александра ГУТОВА «ЛАБИРИНТ»

и послесловие Сергея ШУЛАКОВА "ЗАГАДКА СТАРОЙ РУКОПИСИ"

опубликованы во втором выпуске журнала «ПОДВИГ» за 2016год (ФЕВРАЛЬ)