БАРНИ ЛЬЮИС "КОРОЛЕВСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ" Главы из романа

Когда, наконец, занялся день, я оставил оружие и фляжку в кустах и пошел по дороге с одним фонариком, мокрый как дрожащий Диоген с потухшим источником света. Оружие я оставил, потому что после такого дождя оно не могло не выйти из строя. Фляжку – потому что представить себе не мог, что когда-нибудь у меня появится желание выпить глоток воды. Я зашагал к городку Тао Дану и остановился у первой попавшейся на пути хижины.
 Мне не потребовалось набираться храбрости, чтобы открыть дверь. Я уже не боялся смерти, возможно, ждал ее как избавления от жизненных тягот.
Старик сидел на стуле, сделанном из пустой бочки. Курил трубку. Молча смотрел на меня.
 – Я должен помыться и побриться, – сказал я. – Мне нужна сухая одежда. И еда. Я не ел много часов.
 Он продолжал смотреть.
 – Я голоден, – продолжил я. Руками показал, как держу в одной миску с рисом, а другой отправляю рис в рот. – Еда, бритва, одежда...
 – Ты не из этой страны.
 – Нет, не из этой.
 Далее мы говорили по-французски. Наверное, мне не следовало удивляться. Французское присутствие в Индокитае наращивалось с 1787 года, этот регион много лет являлся французским протекторатом. Однако в последнее время я говорил и думал исключительно на тайском и кхмерском языках, поэтому внезапный переход на французский дался мне с трудом. А вот старик отлично говорил на языке Руссо и радовался возможности это продемонстрировать.
 – Долгие годы я работал на французов. Был их верным помощником. Занимал пост главного управляющего на большой каучуковой плантации. Они знали, что я сумею заставить работать местных крестьян. Мне хорошо платили, и я честно отрабатывал свои деньги. – Взгляд его грустных глаз уперся в земляной пол хижины. – И посмотри на меня теперь, на какое дно я скатился.
 – Сейчас тяжелые времена, – посочувствовал я.
 – Это точно. Стариков не уважают. Коммунисты и анархисты захватили страну. Да, тяжелые сейчас времена.
 А ведь старик должен радоваться тому, что жив, подумал я про себя. Если он много лет честно служил французам, просто удивительно, что его не убили после обретения страной независимости, да ещё позволили здесь жить. И всё-таки нынешняя нищета унижала его. Он привык жить в достатке. Вся обстановка состояла из соломенной циновки, керосинки, нескольких кастрюль и сковородок, стула из бочки.
 – Ты француз, мой мальчик?
 – Да, – у меня кружилась голова. «Кем скажешь, тем и буду, – думал я. – Накорми меня, одень, позволь посидеть у керосинки и можешь выбрать мне любую национальность".
 – Из Парижа?
 – Совершенно верно.
 – Из какого района? Сен-Жермен-де-Пре? Монмартр? Монпарнас? А, ты удивлен, что я знаю Париж? С Я никогда не был в прекрасной Франции. Мечтал поехать туда, но не удалось. Я живу и умру в этой глуши, – он покачал головой. – Когда-то это захолустье было частью Французской империи. Когда-то эта страна стояла на дороге к достоинству, цивилизации, жизни. А теперь!
 – Может, когда-нибудь...
 Галльский огонь сверкнул на коричневом лице.
 – Ах! Как часто я вижу один и тот же сон. Мой генерал Шарль де Голль ведет батальоны французских войск по Индокитаю, возвращая мою бедную страну под защиту французского флага! И рядом с ним другие храбрые солдаты прекрасной Франции...
– Может, такой день еще придет, старик.
 – Тогда, возможно, и я до него доживу, – яростно воскликнул он. – Увижу, как моя бедная страна снова войдет в состав Французской империи, встанет рядом с Францией, Алжиром, Французской Экваториальной Африкой, Квебеком...
 Я вытянулся по стойке «смирно». Затянул "Марсельезу".
 Он вскочил со стула.
 Присоединился ко мне, прижав руку к сердцу.
 – Я с радостью разделю с тобой мой рис и бритву, – говорил старик. – Но с одеждой – хуже. Моя тебе не подойдет по размеру, а другой у меня нет. Может, удастся высушить твой пананг над огнем...
 Мой пананг не только промок, но и пропитался грязью. А кроме того, я полагал, что, завернутый в пананг, только буду привлекать к себе внимание в таком городке, как Тао Дан.
 – У меня есть деньги.
 – Боюсь, французские деньги в этой стране больше не в ходу.
 – У меня золото.
 – Золото! – его глаза блеснули. – Другое дело, только дураки презирают золото. Это универсальный растворитель. Все мягчеет в его присутствии. Ты хочешь, чтобы я купил тебе одежду? Чтобы приобрести что-нибудь качественное, я должен пойти в город...
 – Качественное мне не нужно. Сойдет обычная крестьянская одежда.
 – Ага, – он всмотрелся в меня. – Ты – француз и хочешь сойти за крестьянина. Когда человек стареет, он задает слишком много вопросов. Слушай, не выполняешь ли ты секретную миссию французского правительства?
 – Ну...
 – Больше ничего не говори. Если день славы еще не настал, возможно, он придет в недалеком будущем, так? Ты хочешь сойти за крестьянина, не так ли? Для нас ты слишком высокий, но это не проблема. В племени муонг все мужчины высокого роста. Но ты выделяешься белизной кожи и большими глазами. Боюсь, в Тао Дане тебя выведут на чистую воду.
 – Может, я смогу ехать в повозке? Тогда меня практически никто не увидит.
 – Да, конечно. Будь у меня вол, ты мог бы ехать в телеге, запряженной волом, и мало кто стал бы всматриваться в твое лицо. Но вола у меня нет.
 – Можешь ты купить его для меня?
 – У тебя много золота?
 Я открутил крышку фонарика, достал батарейку, набитую золотыми монетами. Высыпал монеты на ладонь. Глаза старика широко раскрылись. Я пожалел, что остановил свой выбор на английских соверенах. Луидоры еще больше согрели бы душу старого франкофила.
 Но золото оставалось золотом, и не имело значения, чей на монетах выбит профиль, Луи Бонапарта или королевы Виктории.
 – С этим покупка вола и телеги не составит труда, – заверил меня старик. – Как и одежды. Этого больше чем достаточно.
 – Остаток возьми себе.
 – В этом нет необходимости, друг мой.
 – Франция награждает своих верных сыновей, – ответил я. И потом, предлагая ему остаток, я удерживал старика от искушения.
 – Служить прекрасной Франции – уже награда.
 Старик благодарно склонил голову.
 – Теперь я смогу купить себе матрац. И, возможно, вола для полевых работ. – Он помолчал, потом зажал монеты в кулаке. – Я ухожу. Вернусь с одеждой, волом и повозкой. Моя бритва там. Вот вода, ты можешь согреть ее на керосинке. Мыла у меня нет.
 – Я обойдусь.
 – Рис в кастрюле. В той. Я куплю и еды. На парижскую кухню не рассчитывай, но куплю лучшее, что можно найти в этой стране, имея золото.
 – Будет лучше, если никто не узнает о золоте и об его источнике, – намекнул я.
 – Никто и не узнает, – его глаза превратились в щелочки. – Никто не скажет ни слова, потому что слова могут привести к расследованию, и власти конфискуют золото. В этой стране хранить золото запрещено. Но у нас предпочитают иметь золотую заначку.
 Хоть одному эти люди у французов научились, подумал я. Французские крестьяне и буржуазия с давних пор держали свои сбережения в золоте и серебре, поэтому инфляция обычно только способствовала их обогащению. Как выяснялось, жители Лаоса следовали их примеру.
 Старик ушел. Я согрел воду на керосинке и смочил бороду. Древняя опасная бритва оказалось достаточно острой, но работа мне предстояла тяжелая. Борода отросла длинная, так что и с пеной с ней удалось бы справиться не сразу. Не было у меня и зеркала,  пришлось довольствоваться отчищенным дном кастрюли. Но так или иначе я побрился с минимальными потерями: отделался лишь несколькими порезами и теперь выглядел уже не таким страшилой.
 Но цветом кожи я по-прежнему отличался от местных жителей. Взял в рот щепотку трубочного табака, пожевал, как пластинку бетеля. От ужасного вкуса меня чуть не вывернуло наизнанку. Но я подавил рвотный рефлекс, сплюнул табачный сок на ладони и втер его в кожу. Царапины обожгло, я утешил себя тем, что табачный сок заодно и продезинфицировал ранки. Глянув в "зеркало", я убедился, что мои усилия не пропали даром. Еще несколько порций табачного сока, и мое лицо стало желтовато-коричневым.
 Теперь предстояло разобраться с большими белыми глазами. Я оттянул кожу у уголка каждого глаза и получил желаемый эффект, но чтобы сохранить его, мне пришлось бы пришпилить кожу к кости. Я попытался сощуриться. Поначалу получилось не очень, но потом я все-таки нашел выход: с приспущенными веками разрез глаз не привлекал к себе внимания.
 Формой черепа я тоже отличался от местных, но с этим я ничего не мог поделать. Тревожил меня и рот, слишком большой, с очень уж выделяющимися губами. Я попытался втягивать губы. Рот заметно уменьшился. Конечно, опуская веки и втягивая губы, я не превращался в лаосца, но уже не выделялся среди них, как помидор на зеленой траве.
 К горлу вновь подкатила тошнота. Я подошел к плите и взял кастрюлю с рисом. Я умирал от голода, вкус у риса был замечательный, но мне не без труда удалось отправить его в желудок и удержать там. Я чувствовал слабость, понимал, что поднимается температура: ночь под дождем давала о себе знать.
 Я задался вопросом, что случилось с Донгом, с Таппенс, и тут до меня дошло, что я не вспоминал о них с того самого момента, как вошел в маленькую нищую хижину старика. Теперь у меня появилось важное дело, которому я мог себя посвятить. Я боролся за освобождение французами Индокитая, чтобы тот мог занять положенное ему место рядом с Квебеком и  Алжиром.
 
– Ты изменился, – признал старик. – У тебя совсем другое лицо. Ты больше не похож на француза.
 За француза меня никогда не принимали, но это не имело сейчас никакого значения. Он купил мне старые брюки оливкового цвета, коричневую блузу и сандалии, получше тех, в которых я пришел. Мой наряд дополнила большая соломенная шляпа, какие носили кули. Она, конечно, не сочеталась с моими каштановыми волосами. Их следовало выкрасить в черный цвет, к примеру, гуталином, но разве я смог бы добыть гуталин в Лаосе?
 Снаружи стоял вол, запряженный в телегу, полную сена. Вызволив Таппенс, я мог спрятать ее под сеном, а сам  исполнять роль возницы. Вызволив Донга, спрятался бы под сеном сам, а ему поручил бы погонять вола. А если бы никого не вызволил, смог бы разжечь большой костер и поджарить вола. А если бы арестовали меня, вол мог пахать поля во славу прекрасной Франции. Если...
 Болезнь не уходила. Меня бросало то в жар, то в холод, приступы головокружения и тошноты следовали один за другим. Я даже подумал, а не заразился ли я бешенством? Но, по крайней мере, с чувством глубокого удовлетворения отметил я, у меня не чума. И не холера. Что оставалось? Тропическая язва, малярия, брюшной тиф, сыпной тиф, лихорадка Денге, язвенный гингивит, гонорея... Я мог подцепить что угодно.
 – Ты в порядке?
 – Конечно. Легкий грипп. Мне уже гораздо лучше.
 – Я принес еду...
 – Я уже поел риса. Пожалуй, пока хватит. Ты ничего не слышал о черных людях, которых привели в Лаос из Таиланда? Может, они сейчас в Тао Лане? Пятеро черных людей. Четверо мужчин и женщина.
 – Я  не поддерживаю связи с окружающим миром. Сижу в хижине, работаю на поле...
 – Возможно, их просто провели через Тао Дан в последние недели.
 – Я знаю, что в Тао Дане есть заключенные. Я слышал такие разговоры, но никто не упоминал про цвет кожи.
 – Может, это они.
– Возможно. Ради них ты пришел в эту проклятую землю? В Тао Дане тебе надо соблюдать осторожность. Здесь опасно, военная полиция настороже. Ты говоришь на кхмерском, но по твоему акценту я сразу понял, что ты не местный. Так что, пожалуйста, говори как можно меньше.
 – Я знаю.
 – Среди нас многие говорят по-французски, но тебе этого делать не стоит. Привлечет ненужное внимание.
 – Постараюсь побольше молчать.
 – И это правильно, – он застенчиво улыбнулся. – Я принес бутылку рисового самогона, который мы можем вместе выпить. Его делают здесь, поэтому качество не очень. В прежние времена мы бы пили коньяк, не так ли? Выпить с тобой для меня большая честь.
 Мы выпили белого рисового самогона, налитого в жестяную фляжку. За величие Франции, за Шарля де Голля, за Наполеона, за возрождение Французской империи. Он навернул крышку на фляжку и предложил  взять с собой, но я сумел отказаться. И еще мне удалось не выпустить из себя белый рисовый самогон.
 
  Самый быстрый способ передвижения на телеге, запряженной волом, – шагать впереди и тянуть вола за собой. Я попытался шагать впереди вола, но быстро сдался, потому что начал потеть. Мне не хотелось, чтобы пот смыл с моей кожи табачный сок, я взобрался на телегу, и вол двинулся дальше, погоняемый бамбуковой палкой. Скорость заметно упала, но я решил, что оно и к лучшему, учитывая состояние дороги  и телеги - от ветхости она могла развалиться в любой момент. Я сидел на куче сена, наклонившись вперед, скрывая  большую часть лица от любопытных взглядов, и изображал лаосского крестьянина. Время от времени кто-то здоровался со мной, я отвечал кивком и мычанием. Похоже, меня принимали за своего.
 По прибытии в Тао Дан выяснилось, что это бурлящий жизнью, многолюдный городок  с рыночной площадью. Полуразвалившиеся круглые хижины с островерхими крышами соседствовали с прямоугольными зданиями из бетонных блоков. По узким улицам сновали многочисленные пешеходы. Возница из меня был никудышный, поэтому, едва не задавив желтокожего малыша, я слез с телеги и повел вола за собой, надвинув шляпу на лоб и сильно сутулясь. Прошел по улице, на которой старухи торговали незнакомыми мне овощами и фруктами, повернул за угол и миновал большой загон, где продавали домашний скот. Было бы лучше, если б я знал, куда иду. Чувствовал я себя нехорошо, сильно потел, с потом смывался желтый цвет моей кожи. Желудок все сильнее выражал свое недовольство, в голове пульсировала, усиливаясь с каждой минутой, боль.
 Что стало с Донгом?
 Казалось маловероятным, что он по-прежнему занят женщиной. Конечно, следовало учитывать его молодость и жар страсти, но существовали физиологические ограничения. Разумеется, думал я, дорвавшись до женщины, он мог скакать на ней до полного изнеможения. Но и в этом случае ему требовался ночной сон. Разумеется, с утра он мог взяться за прежнее, но мне не хотелось так плохо думать о нем. Все-таки мы были друзьями. И я не мог поверить, что он, предаваясь страсти, напрочь забыл о том, что я сижу в кустах.
 И что сталось с Таппенс и музыкальной группой «Кендолл Баярд Квартет»? Я чувствовал, они – те самые заключенные, о которых говорил старик, и находятся в Тао Дане. Но где тюрьма, в которой их держат? Я не знал этого и не мог спросить.
 Я нашел более-менее пустынную улицу, направил вола к тротуару, привязал к бетонному столбу,  торчащему из земли. Двинулся дальше, вслед за несколькими мужчинами вошел в местный вариант кафе. Внутри мужчины пили чай из маленьких чашечек без ручки. Я не мог купить себе чаю, потому что денег у меня не было. Двинулся к дальней стене, попытался раствориться в тени. Мужчины говорили о своем. Я слушал. Понимал далеко не все, но вроде бы речь шла о  повседневной крестьянской жизни. Сельскохозяйственные термины были для меня китайской грамотой.
 А потом толстяк с сильным басом заговорил о преступлении, совершенном ночью. Вокруг него тут же собралась маленькая толпа жаждущих услышать подробности. Я присоединился к ней.
 Он умел захватить внимание слушателей. Начал издалека, медленно подходя к главному:
 – Вы знаете девушку, о которой я говорю. Дочь командира гарнизона нашего города. Юная, с нежной кожей, талией, которую можно обхватить руками, грудками, как чашка для чая, шелковистыми черными волосами...
 Он помолчал, дожидаясь, пока стихнут ахи и охи слушателей.
 – И он пошел за ней, а может, она привела его в дом своего отца. Дом ее отца! – Опять раздались ахи и охи, выражающие удивление то ли от наглости, то ли от смелости человека, о котором шла речь. – И в доме ее отца, на кровати ее отца, этот бродяга собрался овладеть ею. Некоторые говорят, что хотел взять ее силой, сломив сопротивление кулаками. Другие утверждают, что надобности в силе не было никакой, девушка сама захотела пойти навстречу его желаниям.
 Толпа взволнованно зашумела. Понятное дело, к тому моменту я уже догадался, о каком бродяге шла речь. Бедный Донг. Оставалось лишь надеяться, что он успел попробовать женщину до того, как его убили. Если так, он умер счастливым.
 Но мои надежды не оправдались.
 – Добродетель девушки успели спасти. К счастью, ее отец прибыл домой вовремя, до того, как этот негодяй свершил свое черное дело. Когда его уводили, он кричал от злости.
 Я мог в это поверить.
 – И что с ним? – спросил кто-то.
 – Он понесёт  заслуженное наказание.
 – Его казнят?
 – Естественно.
Бедный Донг, думал я. В первый раз попытался овладеть женщиной во время Недели слез и вздохов, и все закончилось тем, что плакать и вздыхать пришлось ему. Переключился на лаосскую девушку, и вот опять не повезло, выбор пал на дочь командира военного гарнизона, самого могущественного человека в Тао Дане. А приговор привели в исполнение ?
 Кто-то еще задал тот же вопрос.
 – Он умрет этим вечером, – ответил рассказчик. – На заходе солнца его голова украсит пику у штаба гарнизона. – И он указал куда-то налево.
 Не украсит, подумал я. Бедный Донг! Я корил себя за то, что обвинял моего друга в предательстве, тогда как он ждал смерти. Несомненно, он имел возможность выдать меня. Мог попытаться рассказать им о моем местонахождении и этим купить себе свободу. Но он не сказал ни слова, и теперь я был обязан спасти его.
 Незамеченным я выскользнул из кафе. Постоял на тротуаре, пытаясь сориентироваться. Потом вернулся к волу и повел его в направлении, указанном толстяком. Извилистые улицы Тао Дана напоминали лабиринт, и мне пришлось остановиться, чтобы спросить, где находится штаб гарнизона. Я отловил подслеповатого старого джентльмена, который не мог разглядеть моего нелаосского лица. Он указал  путь. Я двинулся дальше, ведя за собой вола. Обогнул угол и оказался перед большим, сложенным из бетонных блоков зданием, над которым развевался незнакомый мне флаг.
 Сомнений быть не могло – я попал в нужное мне место. Об этом говорили вооруженные часовые у входной двери и кое-что еще. Металлические пики рядком торчали из земли. Одна из них, по словам толстяка, предназначалась для головы Донга.
 Четыре уже были использованы по назначению. Я стоял, одной рукой сжимая веревку, а второй подхватив отвисшую  челюсть. На меня смотрели черные отрубленные головы музыкантов из «Кендолл Баярд Квартет»».

Полностью роман Барни Льюиса "Королевские бриллианты" читайте в журнале Детективы "СМ" №11-2013г.