ДЕТЕКТИВЫ СМ

ПОДВИГ

КЕНТАВР

 

Владимир ПАНИН

 

 

 

 

 

ВРЁШЬ, ОСОБИСТ!
Отрывок из повести

*

ВСЁ! С того момента, как щелчок пряжки добротного ремня замкнул мою талию, кончился сиделец железобетонной конуры!
Появился (вновь появился) капитан Красной армии, «воздушный хулиган и безобразник» (по мнению командира приграничного авиационного полка), опытнейший летчик-истребитель, на счету которого уже были два сбитых пикирующих бомбардировщика Ю-87, командир эскадрильи великолепных истребителей Як-1.
Перепрыгнув через то, что совсем недавно прямо-таки горело желанием меня расстрелять, и, не оглянувшись ни разу на то, что только что было моей камерой, я побежал. Побежал без всяких задних мыслей, просто так, как будто это само собой разумелось. Уже на бегу поправил кобуру с наганом, сдвинул складки гимнастерки назад, расправил сколь можно плечи. Пригладил полубокс. Пощупал щетину на подбородке: побриться бы не мешало, но учитывая обстановку – сойдет.
Приятно чувствовать себя капитаном Красной армии. И неважно, что небо ревет чужими моторами, что неподалеку раз за разом ухают разрывы бомб. Меня это не касалось: мне некогда, я тороплюсь. Но тороплюсь по-умному (не напрягаясь сверх меры, не задыхаясь от нехватки воздуха). Я почти на пробежке-разминке. А то, что небо раскалывается воем бомб, так это не для меня.
Летчику-истребителю в мирное время полагается самому разбиться вместе с самолетом, когда откажет мотор или еще что-то важное, и заработать на свою могилу вместо креста погнутый винт.
А в военное время тому же летчику–истребителю следует сгореть вместе со своей птицей-ястребком в воздухе и дымным пеплом раствориться в родном небе. А я еще и сбежавший из-под стражи, за что в военное время полагается «без суда и следствия, на месте и т.д.». Так чего бояться мне, капитану Красной армии?
– Капитан! Сюда! Сюда! – слабо донеслось из какой-то наклонной дыры в земле. Наверно, из погреба. Я даже не поворотил в ту сторону головы. Я весь был нацелен, направлен, устремлен только на одно. Ноги уверенно несли меня именно туда, куда нужно. Тело само уклонялось от углов построек, проскальзывало под деревьями и навесами, руки привычно балансировали и способствовали движению, а вот голова во всем этом не участвовала.
Я обогнул здание, где меня каждую ночь допрашивал особист № 2 – лейтенант госбезопасности, что соответствовало моему капитанскому званию.
– Понимаете ли вы все политическое значение, совершенного вами преступления, капитан? – как заведенный попугайствовал неутомимый лейтенант.
(Понимал, еще как и понимал в то раннее утро 22 июня. Потому и стрелял по фашистам-гитлеровцам один из всей эскадрильи. И два сбитых тогда Ю-87 – только мои. Принял, так сказать, всю ответственность на себя.)
– Почему вы поддались на провокацию со стороны немцев?
(Где он сейчас, подделывающийся под Свердлова, особист? Не потерял ли свое пенсне? И в какой щели прячется сейчас его уже жирноватое тело?)
– Почему вы отлетели со своей эскадрильей от границы в тыл страны, капитан? Вы – враг народа, капитан?
(Пластинка граммофонная, заезженная…)
Приятно отталкиваться от родной, хоть и вздрагивающей от взрывов бомб земли, чувствовать упругость в еще не испорченных каталажкой мышцах. Жаль, что нельзя бежать, ни о чем не думая, долго-долго. Все рано или поздно.
Обогнув очередное препятствие, я увидел ЕГО: зеленоватый хвост моего Яка, бортовой номер 30. Мне опять повезло.
Сегодня мне все время везет!
Як мой стоял там же, где я оставил его двое суток назад. Не нашлось на этом удаленном от границы аэродроме летчика, умеющего летать на новейшем детище товарища Яковлева. А здесь такой самолет видели впервые и даже не подозревали о его существовании. И еще разлучили Як со своим хозяином. Так, на всякий случай.
Но сейчас ХОЗЯИН Яка вернулся! Бодрый, подтянутый, с наганом за правым бедром. Только без головного убора и сегодня еще не бритый. Но это мелочь, это сейчас не главное. Главное то, что хозяин и Як опять сошлись, соединились, состыковались и, похоже, вот-вот составят одно целое.
Еще издали я заметил фигуру под левой плоскостью. Точнее, под плоскостью лежало тело задом кверху, а голова, зажатая руками, – под фюзеляжем. Судя по одежде, это был механик.
Для проверки с разбега врезал от всей души сапогом по оттопыренному заду. Фигура проявила себя как живая, схватилась рукой за ушибленный зад. Живой – мне опять повезло.
Рывком за ноги я выдернул то, что должно быть механиком или техником, из-под плоскости, как вытаскивают молодую морковку из грядки. Перехватился за шиворот и вторым рывком поставил на колени. Заглянул в глаза – полное отсутствие всякого присутствия.
Ударил кулаком вполсилы в ухо технарю, вздернул его на ноги. Они подгибались, глаза бестолково бегали по небу, а организм устремлялся обратно под плоскость. Придурок: крыло, в основном, фанерное – не спасет. Парень под бомбежкой первый раз, а для первого раза его самочувствие простительно. И постарше мужики под бомбами теряют головы. И не всегда их позже находят.
Жестко удерживая технаря за шиворот левой рукой, правой вырвал из кобуры наган и стволом потряс перед глазами – никакой реакции. Пришлось стрельнуть вверх, сунуть дымящееся дуло под самый нос технаря, да еще вдуть пороховой дым в ноздри. Это подействовало.
– Разворачивай! – проорал я в ухо технарю, подтащил его к хвосту Яка и сам ухватился рядом. Технарь недопустимо промедлил, и, оторвав от «якового» хвоста свободную от нагана руку, я залепил ему затрещину, прижал его нос к стабилизатору да еще поводил перед тем носом дулом нагана.
Уяснив, наконец, что от меня не отделаться, технарь со знанием дела принялся помогать. Важно было не отломать заднее колесо. Напрягаясь до звона в спине, мы приподнимали хвост на чуток и толчками по полметра сделали почти невозможное: вдвоем развернули-таки Як весом в 2800 кг почти назад. Истребитель нацелился носом в сторону летного поля, но не в дымящуюся его часть, а в левый  угол, где просматривалась в стене леса узость, привлекающая мое внимание.
Вот для чего был позарез нужен второй человек: один я вряд ли развернул бы Як. Во всяком случае, не так быстро. А время для меня стало почти главным вопросом. Но это было еще не все.
Схватив технаря за шиворот, я проорал в его ухо:
– Бензин в баках есть?
Всякое промедление с ответом было недопустимо, и я, положив ему на переносицу дуло нагана, повторно проорал свой вопрос. Заметив шевеление губ, приставил к ним ухо и сумел разобрать:
– Половина.
Для краткого боя достаточно. И еще: полузаправка обеспечивала облегченный взлет.
Последний крик в чужое ухо:
– А патроны есть? Сколько?
Подставил опять свое ухо, уловил:
– Комплект. – Возликовал про себя очередному везению и швырнул технаря к носу самолета:
– Крути винт!
Прыгнул на плоскость, рванул крышку фонаря назад, шагнул в кабину и нисколько не удивился, увидев на сиденье парашют и летные очки. Если уж везет, то долго и упорно.
Парашют и очки наверняка мои (еще со старого аэродрома). Объяснение, что их никто не взял, самое простое: старшой этого аэродрома вознамерился научиться летать на Як-1. Это разом объясняет наличие парашюта, очков, горючки, стреляющего и технаря в придачу.
Хорошо, что парашют именно мой: нет нужды подгонять лямки, и, главное, будет на что сесть, не подгоняя сиденье по росту. Но с парашютом разберусь чуть позже.Сейчас приборы: давление масла, давление воздуха, напряжение аккумулятора. И поставить колеса на тормоза.
Сектор газа на пусковой режим, махнуть наганом технарю:
– От винта!
Пуск! Винт дернулся и закрутился, увеличивая обороты.
– Ага, с первой попытки! Так и должно быть, коли сегодня везет.
Сектор газа на режим прогрева мотора, а самому – надеть парашют. Вылезать не с руки. Застегнул ремни парашюта, сел малость поудобнее, щелкнул привязными ремнями, убедился, что температура масла приближается к нормальному режиму, и, впервые с того момента, как побежал, попробовал посмотреть в небо: фигушки – я же под навесом.
Ругнулся от души, отдал тормоза, сдернул Як с места так, что кабина высунулась из-под крыши. Снова зажал тормоза. Теперь небо просматривалось вполовину.
«Юнкерсы» по-хозяйски ходили по кругу и с пикирования швырялись мелкими бомбами, дымом заволокло уже пол-аэродрома. Не было смысла разглядывать, что именно горело. Это дело тутошних старожилов. А я здесь пришлый, случайный, негаданный, незваный. Одни хлопоты со мной: поить, кормить, охранять, допрашивать, еще и изолировать от здешнего людского состава, чтобы, упаси Господи, не распространялись от меня во все стороны, как круги на воде, ПАНИКЕРСКИЕ настроения.
Дым уже приближался к моей стороне аэродрома. Это только обормоты полагают, что взлететь – плевое дело. Дескать, залез в кабину самолета и прянул в небо. Как бы не так! Ведь чтобы прокатиться на простейшей технике с названием «велосипед», надо сделать не меньше трех движений: развернуть велосипед в нужную сторону, поставить его педали в толчковое положение и еще толкнуть велосипед вперед. Целых три движения для запуска пустяковой машины. А уж для сверхсовременного истребителя движений для взлета нужно сделать намного больше. Тем более под бомбежкой, да еще при «мессершмитовском» присмотре. А кстати, где они, узкохвостые?
Стал усиленно вертеть головой, выискивая своего главного и конкретного врага.
Взлетать, конечно, было НЕЛЬЗЯ! Ну никак НЕЛЬЗЯ! Собьют на взлете ОБЯЗАТЕЛЬНО и ГАРАНТИРОВАННО! Именно для этого «мессершмиты» и носились над аэродромом ниже «юнкерсов», пресекая всякую попытку взлета наших самолетов.
Взлетать было НЕВОЗМОЖНО! Взлетать было простым САМОУБИЙСТВОМ!
Но взлетать было НАДО! Просто НАДО, и все тут!
Иначе от аэродрома останется одно название. От него и так осталась одна моя сторона, поскольку немцы приберегали ее для своих нужд. Если они собирались захватить аэродром к вечеру или завтра, не имело смысла уничтожать аэродромные постройки. Они вполне могли пригодиться для немецких надобностей. Я бы на их месте поступил, наверно, именно так.
Но именно поэтому и надо было МНЕ взлетать! И, похоже, взлетать здесь кроме меня уже было НЕКОМУ и не на чем. А я еще и сбежавший из-под стражи. Это ставило меня в особое положение и позволяло смотреть на происходящее отрешенно. Выждав момент, когда оба «мессершмита» сунулись в правый угол аэродрома и исчезли из моего поля зрения, я отдал тормоза, сдернул Як с места и выкатил его на свободное пространство. Правой рукой по-прежнему угрожая технарю наганом, дабы он не кинул что-то под колеса Яка или еще какую-нибудь подлянку не сотворил.
Наконец засунул мешающий мне наган в кобуру и закрыл фонарь. Толкнул сектор газа вперед и погнал Як влево, наращивая скорость и вглядываясь в узость леса. Я еще не гнал Як на взлет, но за ним уже тянулся шлейф пыли. «Мессершмиты» должны были засечь этот взлетный шлейф, сообразить, в чем тут дело, и разворачиваться в МОЮ сторону. А сидят в них опытные летуны, уже летавшие над Польшей, Францией, Грецией, Югославией. А может, и над Норвегией или Северной Африкой. И вот они яростно носятся над моей (понимаете, над моей!) Россией, конкретно над вот этим аэродромным прямоугольником.
Я не оглядывался, вообще не вертел головой – взгляд только на узость. Знать бы, что за ней? Жить мне оставались секунды. Но тут узость обернулась в просеку, и я погнал Як туда уже на взлетном режиме.
– Быстрей! Быстрей! Як, миленький, прибавь скоростенки!
Колеса, наконец, оторвались от земли, и я рванул кран убирания шасси в положение «убрано». Не было времени на контроль сигнальных ламп, но по толчку в пол и по тому, как Як чуть приподнялся, я понял, что шасси убралось, а скорость стала нарастать.
Влетать в узость просеки было НЕЛЬЗЯ! Это категорически запрещалось инструкцией. Редко-редко ширина просеки бывала больше длины моего крыла, крыла моего Яка. Но шел третий день войны, и на многие довоенные (и для мирного времени правильные) инструкции уже приходилось плевать.Только бы успеть нырнуть в щель просеки раньше, чем по Яку (и по его хозяину тоже) хлестнут обжигающие пушечно-пулеметные трассы «мессершмитов», и только бы не обломать плоскости Яка о стволы начинающих просеку русских деревьев.
Удалось и то и другое. «Мессершмиты» не успели выполнить свою прямую обязанность: зажечь негасимым бензиновым огнем или хотя бы сильно повредить русский ястребок, а еще вернее – издырявить его пилота пулеметными пулями, как решето, и для верности  оторвать пушечным снарядом ему голову. И просека оказалась широкой: наверно, ее проложили для линии электропередачи. А электроопоры еще не поставили: поставят уже после войны.
А пока Як мчался в щели между толстенными стволами в половине их высоты, наращивая скорость. Я не шевелился в кабине: замер, закостенел, обездвижел, не знаю – дышал ли.
Цель проста: держать нос Яка строго-строго посредине просеки и наращивать, наращивать скорость. Она вот-вот будет мне очень, как воздух, нужна. Что будет, если Як концом крыла, пусть самым-самым кончиком, коснется даже не самого толстого дерева, я не хотел и думать.
Скорость и целость Яка! Скорость и целость!..
Что-то темноватое мелькнуло вверху поперек просеки. Я не мог позволить себе хоть кратко кинуть взгляд вверх. И на приборы-то не косился. Никак нельзя отвести взгляд от дали просеки. Моргать – и то было боязно. Если это мелькнул «мессершмит», то хорошо, что «поперек». Русский лес не позволит немчуре ужалить меня пулями-снарядами: примет их своими макушками на себя.
Поперечный пролет – это не ошибочка-неувязочка, это грубейший немецкий просчет, за который возможно жесткое (и весьма скорое) наказание. Вздумавшему меня атаковать следовало делать это повдоль просеки и сзади, пользуясь преимуществом в скорости над недавно взлетевшим и еще толком не разогнавшимся Яком. Надо полагать, немцы (фрицы, гансы и прочие) будут исправлять ошибку, и кто-то из них помчится именно вдоль просеки мне вдогонку. Это правильно, но уже поздненько, поздноватенько, поздно! Як уже почти разогнался для нужной вертлявости молниеносного боя. Еще чуток прибавить скорости, и сам черт нам с Яком будет не страшен…
Пространство распахнулось широко-широко, и я мгновенно положил рули в «боевой разворот вправо». В мирное время – это обычная фигура высшего пилотажа, а в войну – прием воздушного боя. «Боевой» – значит разворот с набором высоты, не снижая скорости начала разворота. И чем круче разворот, тем выше скорость и тем больше высота подъема. (Сомневающихся отсылаю туда, где изучают взаимосвязь центробежной силы и линейной скорости движения тела по окружности.)
И выбор разворота «вправо» не случаен: вправо Як разворачивается легче и быстрее, чем влево. Чуть-чуть, но быстрее. При вращении винт своими лопастями упирается в мнущийся воздух, и у всего самолета появляется охота завращаться в противоположную винту сторону. Крыло и хвостовые стабилизаторы это хотение резко пресекают. И вправо сделать разворот можно быстрее, поскольку винт у меня вращается влево. Умница-разумница Як послушался и помчался именно вправо, легко набирая высоту. Значит, успели мы с Яком разогнаться хорошенько; он уже хорошо управляем и послушен тому, кто сидит в его черепке.
В этом черепке сейчас я полувисел на привязных ремнях. В предельно крутом развороте, с набором высоты. И, вывернув голову вправо, высматривал «мессершмит», который должен был помчаться за мной вдоль просеки. Я увидел его в виде неправильного крестика повыше меня. Крестик быстренько сложился в короткую черту-штрих с утолщением в середине. Это значило, что немец помчался навстречу. Он – полого вниз, я – полого вверх. У него крыло нормально-горизонтально, у меня еще перекошено вправо. Намечалась лобовая атака.

Повесть Владимира ПАНИНА «ВРЁШЬ, ОСОБИСТ!»

и послесловие Сергея ШУЛАКОВА "ПЯТЬ ЖИЗНЕЙ ОДНОГО ПИЛОТА"опубликованы в февральском выпуске журнала «ПОДВИГ» за 2015год

 

 

 

Статьи

Обратная связь

Ваш Email:
Тема:
Текст:
Как называется наше издательство ?

Посетители

Сейчас на сайте 327 гостей и нет пользователей

Реклама

Патриот Баннер 270

Библиотека

Библиотека Патриот - партнер Издательства ПОДВИГ