Андре БЬЕРКЕ

СВЕТ ВО ТЬМЕ
Отрывок из рассказа

Перевод с норвежского Владимира СОКОЛОВСКОГО

Бокал доброго вина в обществе доброго друга располагает к разговору. Хочется углубиться в оригинальную тему – особенно, если и вино, и друг оригинальны. А тема уже была под рукой.
– Я понимаю, что детектив может увлекаться марками, Клаус. Но имеет ли филателия практическое значение для полицейского? Или же знание филателии когда-нибудь помогло тебе в раскрытии преступления?
– Вот именно! И причем в расследовании убийства.
Этого я только и ждал.
– Расскажи!
Вангли медленно повернул бокал вокруг оси и посмотрел на прозрачный розовый эликсир. Он будто исследовал чудо природы: расплавленный драгоценный камень.
– Да, конечно, это было само по себе не слишком запутанное дело. В нем был только один подозреваемый, и в общих чертах ситуация уже вырисовывалась. Проблема состояла в том, чтобы найти против обвиняемого решающее доказательство. И тут всплыла одна специфическая тонкость, которая как раз и могла заинтересовать… филателиста.
Вангли откинулся назад и сложил руки на животе.
– Весной 1968 года я навестил в маленьком приморском городке друга и коллегу ленсмана Станге, с которым мы в свое время учились в полицейской школе. Он посвятил меня в местные криминальные проблемы и, между прочим, познакомил с одним загадочным происшествием. Это было дело об исчезновении – из числа тех, которые оседают в полицейских архивах под рубрикой «нераскрытое».
В конце ноября 1967 года, одна из молодых красивейших женщин города, Нина Рюд, бесследно исчезла. И одновременно с ней исчез молодой студент Эйвинд Ватне, тогда проживавший в городке и выполнявший временную работу для инженерной фирмы. По общему убеждению, студент и молодая женщина находились в интимной связи; такое нелегко скрыть в маленьком городке, хотя пара и вела себя крайне осторожно.
Нина Рюд была замужем за городским почтмейстером Йоргеном Рюдом, который был старше ее на двадцать лет. Брак не особенно счастливый: страсть жены к празднествам, флирту и большим компаниям вызывали бешеную ревность со стороны мужа. Последний обладал большим состоянием; этим городская молва объясняла тот факт, что жизнерадостная Нина вышла замуж за сухого и чопорного человека не первой молодости. Продавщица магазина тканей выдвинулась в богатые почтмейстерши.
Никто не видел, когда и как Нина Рюд и Эйвинд Ватне покинули город, и никто не слышал, чтобы они находились в какой-нибудь другой точке Норвегии. Может быть, они бежали за границу? После исчезновения в городе стали поговаривать, что пара стала жертвой убийства на почве ревности. Кое-кто обратился к ленсману Станге с требованием серьезного расследования, в том числе, сестра Нины – Лилли. На ревнивого мужа было обращено особое внимание.
И Станге взялся за дело по предписанному методу. Обоих стали разыскивать по радио, приметы и фотографии были разосланы во все полицейские участки страны – безрезультатно. Ленсман сам допросил Рюда на дому. Почтмейстер заявил, что в день исчезновения жены – 29 ноября – находился по делам в соседнем городе. Он вернулся домой в полночь и обнаружил на столе записку, оставленную Ниной. В ней она написала, что больше не в силах жить «в клетке».
Согласно Рюду, жена прихватила с собой свой чемоданчик, часть одежды и туалетных принадлежностей, а также 6000 крон наличными, которые она попросту изъяла из сейфа. Рюд планировал покупку моторной лодки и потому днем раньше взял деньги из банка. Ему было известно об отношениях жены со студентом. Он был явно шокирован бесстыдством и легкомыслием этой женщины.
Во время обыска дома ленсман совершенно случайно открыл дверцу кухонного шкафчика и увидел в нем бутылку бладана. Ты, конечно, знаешь, что это сильное средство борьбы с вредными насекомыми, которое еще несколько лет назад можно было легко приобрести у любого торговца красками. Однако затем торговля была запрещена, так как выяснилось, что это опасное отравляющее вещество и для людей. Полицией были зарегистрированы случаи самоубийства и убийства бладаном. Рюд объяснил, что бутылка стоит здесь уже много лет; раньше он опрыскивал этим веществом фруктовые деревья в своем саду, но затем появились предостережения в газетах, и он стал использовать другое средство. В этом же кухонном шкафчике Станге еще увидел целый ряд бутылок из-под спиртного. В городке действовал сухой закон, но на дом почтмейстера он явно не распространялся. Не была ли связана его «деловая поездка» в соседний город с тем, что последний обладал винной монополией?
Ленсман также допросил соседей, в том числе пожилую даму, фрекен Тюе, которая жила одна в маленьком домике примерно в 50 метрах от виллы Рюда. Это была типичная любопытная старая дева, известная сплетница, которая совала свой нос в городскую жизнь день и ночь. В ночь на 30 ноября она видела, как Рюд приехал домой на машине. Вскоре он вышел из дома с лопатой на плече; затем отправился в сад. Больше фрекен Тюе ничего не видела; она задремала в кресле-качалке у окна. Но ей кажется в высшей степени подозрительным, когда люди начинают копать в своем саду в темную зимнюю ночь.
Станге не придал особого значения этому свидетельскому показанию. Зрение фрекен Тюе не вызывало доверия, к тому же было известно, что она обладет, мягко выражаясь, живым воображением, а этот отчет был сделан после того, как в городе уже заговорили об убийстве. И все же разговор дал пищу для размышлений; ленсман связал сообщение фрекен Тюе с тем, что увидел сам в кухонном шкафчике и поставил на повестку дня версию об убийстве.
Но как обосновать такую гипотезу? Полиция не может организовывать раскопки в саду частного лица, не имея ни одной солидной улики. Нет ничего криминального в том, что у кого-то в кухонном шкафу стоит старое средство борьбы с насекомыми, приобретенное легальным путем. Батарея пустых бутылок – не доказательство убийства. А ночные видения старой девы вполне могли ей и присниться.
А как насчет письма, оставленного фру Ниной? Помимо короткой записки для мужа, она также написала письмо сестре, которая жила в другом конце города. Оно было отправлено по почте и проштемпелевано 29-м ноября. День спустя сестра пришла в полицейский участок; одна деталь в тексте убедила ее в том, что письмо не было написано Ниной.
Но еще через несколько дней Рюд перехватил инициативу. Он пришел к ленсману и пожаловался, что подвергается постоянному нервному прессингу «из-за сплетен и косых взглядов». Теперь он требует, чтобы с него сняли необоснованные подозрения; он настаивает на том, чтобы оба письма были подвергнуты графологической экспертизе. Что и было сделано: исследование проводилось самым тщательным образом, и заключение экспертов было однозначным: это – действительно почерк фру Нины.
Засим дело было сдано в архив и пребывало там до тех пор, пока я следующей весной не появился на сцене… Но ты не пьешь, Бернхард? Или вино тебе не по вкусу?
– О, вино великолепно! Но я пью ушами. За твое здоровье!
Бульканье, донесшееся из горлышка бутылки, заполнило хорошо рассчитанную паузу. Затем он продолжал:
– Выслушав отчет Станге, я спросил, нет ли у Рюда какого-нибудь хобби. Вопрос показался ленсману странным: что я имею в виду? Я пояснил, что сам являюсь страстным хоббистом и потому всегда интересуюсь, чем другие люди занимаются в часы досуга. Это может часто рассказать о них очень многое. Тогда он сообщил, что Рюд интересуется изобразительным искусством и обладает превосходным собранием картин, рисунков и гравюр. «Отлично! – сказал я. – Я и сам это обожаю. Тогда нам будет о чем поговорить».
На следующий день я отправился на городской почтамт и попытался вступить в контакт с почтмейстером. Я навел разговор на изобразительное искусство и обнаружил, что этот чопорный человек может быть и очень любезным; кончилось тем, что он пригласил меня в тот же вечер осмотреть его коллекцию.
На стенах его дома я увидел немало интересного; можно сказать, что я был потрясен, когда обнаружил некоторые из самых известных иллюстраций к народным сказкам Эрика Вереншеля. Как мне показалось, подлинники, а не репродукции. Я спросил только, почему на них нет подписи. Тогда Рюд с плохо скрываемой гордостью пояснил, что это были копии, выполненные им самим. Копировать шедевры изобразительного искусства было его хобби с отроческих лет.
Так я узнал кое-что из того, что прошло мимо внимания моего приятеля ленсмана: тот, кто может создать столь блестящие имитации произведений искусства, способен и превосходно скопировать почерк другого человека…
Последовала новая искусственная пауза, во время которой рассказчик глубокомысленно изучал тайны своего бокала.
Я воспользовался ею, чтобы вставить замечание:
– Ты упомянул, что какая-то деталь в письме фру Нины убедила сестру, что это была подделка. Что это была за деталь?
Вангли подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Минуту спустя передо мной лежал конверт.
– Получено мною в безраздельное пользование после раскрытия дела. Достань письмо и читай.
Текст был следующим:
«Дорогая Лилли.
Я очень спешу, и потому только несколько слов. Я больше не могу жить в этом городе – и с этим мужчиной. Сегодня я уезжаю вместе с Эивиндом. Я пока не скажу куда – мы уедем далеко. Не жди от меня писем очень скоро. Ты была так мила ко мне, Лилли, спасибо за все! Не бойся за меня – я счастлива!
Твоя Нина».
Почерк имел ярко выраженный личный характер; в нем было нечто энергическое и в то же время легкомысленное. Почерк, который танцевал по бумаге большими, беспечно извивающимися буквами, но который также имел уверенную поступь. Я не мог найти ни одной подозрительной «детали» ни в начертании, ни в самих фразах и сказал об этом.
Вангли щелкнул пальцами.
– Ты упустил из виду один нюанс. Эйвинд Ватне пишет свое имя с «й» после «э», а не с «и», как в письме. Именно на это отреагировала сестра: женщина обычно не делает орфографических ошибок в имени своего любовника. Но это не просто ошибка. А скорее деталь, которая поведала о том же, что и те немецкие почтовые марки, – об орфографической реформе… Ты, конечно, помнишь, что произошло с норвежским языком в 1938 году?
– У нас была введена новая орфография.
– Именно. И, согласно ее правилам, в позиции после «э» следует писать «й», а не «и», как было принято раньше. Мало кто из молодых людей сделает ошибку именно здесь. А люди постарше могут ошибиться, потому что в школе они учили другое правописание, а орфографические привычки особенно въедливы.
И тут меня как осенило.
– А сколько лет было фру Нине?
– Двадцать девять, то есть она родилась в 1938 году. Но ее муж был на двадцать лет старше; он ходил в школу до языковой реформы; там он и научился писать «эи». Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Да – Я с жаром кивнул.
Мой друг вложил письмо и перевернул конверт лицевой стороной.
– А теперь посмотри-ка на конверт; здесь есть одна очень пикантная тонкость.
Почерк был такой же, как и в письме: марка – самая обычная – стандартная красно-желтая, достоинством в 60 эре, с изображением корабельных снастей. На штемпеле четко обозначена дата «29/11-67».
– Н-да, Клаус, я предполагаю, с маркой что-то не в порядке, но что именно?
– Ты не видишь в ней ничего странного?
– Нет, никакой опечатки или чего-нибудь подобного. Такие марки были долго в ходу – с 1962 года, если не ошибаюсь… Впрочем, постой, может быть со штемпелем что-то не так? Не подделал ли его почтмейстер?
Вангли покачал головой.
– Это совершенно стандартный машинный штемпель. Такой машиной пользуются почтовые работники в определенное время. Если бы почтмейстер стал манипулировать с ней в нерабочее время, то это было бы сразу обнаружено… Нет, письмо отправлено самым нормальным образом, правильно отфранкировано обычной норвежской маркой, проштемпелевано почтой стандартным способом, и, согласно экспертам, почерк на конверте несомненно принадлежит фру Нине. И все же ты держишь в руках доказательство убийства.
– Не мучь меня понапрасну. – Я отложил конверт. – Каким образом ты напал на след?
– С помощью случайной ассоциации в повседневной жизни, как это часто бывает со мной во время расследований. Я в тот вечер шел домой от почтмейстера по главной улице, ведущей к центру города. На ней всегда очень оживленное движение. Передо мной шел горожанин, принявший меры предосторожности против опасных автомобилистов; на его спине болтался «рефлекс» – маленький отражатель, который пешеходы должны носить на себе, когда идут ночью по автостраде. Было очень темно, и передо мной сверкал маленький световой квадрат. Я видел, говоря буквально, свет во тьме… и тогда загадка была решена.
– Ты говоришь, решена. Я по-прежнему ничего не понимаю.
Вангли подошел к своему филателистическому архиву и достал другую марку. Это была точная копия той, что на конверте, но проштемпелевана в 1966 году.
– Зайдем в мой чулан, я покажу тебе кое-что необычное.
Он взял с собой конверт. Мы прошли вместе по коридору и очутились в маленьком чулане. Тут Вангли запер дверь, и мы погрузились в кромешную тьму. Затем мой друг достал карманный фонарик и включил его. Световой поток был направлен на обе 60-эревые марки, помещенные рядом друг с другом.
– А теперь смотри внимательнее. – Он потушил фонарь. Только одна марка продолжала светиться в темноте.
– Две марки не столь похожи, как это кажется на первый взгляд. Лишь одна отбрасывает свет во тьме; она фосфоресцирует – точно так же, как цифры и стрелки на твоих карманных часах.
Когда мы вернулись в кабинет, он достал с книжной полки альбом под заголовком: «Штемпели первого дня», открыл его и нашел нужную страницу.
– В Норвегии стали печатать марки на фосфоресцирующей бумаге в 1967 году: эта техническая тонкость заключалась в том, что марка, излучая свет, воздействует на фотоэлемент, который, в свою очередь, управляет работой машины для маркировки. Эта новинка была введена с определенного числа – и вот в этом-то и вся соль.
В альбоме соответствующая марка находилась на конверте, помещенном в пластмассовый карман. На штемпеле значилось: «1/12-67».
Марка была введена в обращение 1 декабря. Но штемпель на письме фру Нины показывал, что оно было послано 29 ноября, то есть на два дня раньше. У кого может оказаться марка до ее появления в продаже? Только у одного человека. У того, кто управляет почтамтом, кому заблаговременно прислали листы марок из типографии. Поспешив обеспечить себе алиби, почтмейстер использовал первую попавшуюся марку и тем самым совершил анахронизм. Эти марки выглядят точно так же, как и предыдущие.
Он захлопнул альбом с жестом торжества.
– Все убийцы совершают, по меньшей мере, одну ошибку. А эта ошибка была очень грубой для почтмейстера. Он не придавал значения филателии!
– За твое здоровье, – сказал я. – Ты заслужил свой бокал.
Последовала красноречивая пауза.
– Я согласен, что это очень хитрая тонкость, Клаус. Но не является ли это всего лишь одной уликой? Разве за это можно судить?
Доброжелательное лицо друга внезапно стало жестким.
– Во всяком случае, открытие привело к тому, что сад был весь перекопан. Ленсман Станге не упустил шанса. А два трупа со следами отравления бладаном – как-никак неопровержимая улика.
– Какую плату ты получил за свою работу?
– Великолепный гонорар. – Линии рта вновь смягчились. Он с нежностью погладил письмо с роковой франкировкой. – Мечта для коллекционера, филателистический уникум, драгоценность, не имеющая аналогов: марка, которая была проштемпелевана за два дня до выхода в свет! 

Рассказ Андре БЬЕРКЕ «СВЕТ ВО ТЬМЕ»
опубликован в журнале "Детективы "СМ" №03 (АВГУСТ)
ОФОРМИТЬ ПОДПИСКУ на  "Детективы "СМ" можно
НА САЙТЕ (АКТИВНАЯ ССЫЛКА) или в отделении связи «ПОЧТЫ РОССИИ».