Сергей ИВАНОВ

ЗАГОВОР
Отрывок из повести

В вагон вошел граф Фредерикс, остановился в коридоре, у дверей купе и самым обыкновенным голосом произнес:
– Savez vous, l'Empereur a abdique*. (*Вы, господа, наверное, не знаете, что император отрекся от престола).
Все повскакивали с диванов, даже адмирал Нилов, с которого мигом слетел хмель.
Мордвинов мог предположить все что угодно: любые уступки Родзянко или жестокое подавление бунта в Петрограде, даже бой солдат-железнодорожников и казаков конвоя за царский поезд, в котором он и сам готов был участвовать. Но отречение от престола столь внезапное, ничем не вызванное, не предполагавшееся, а уже состоявшееся казалось кричащей, невозможной нелепостью. Фредерикс пребывал в преклонных летах, и в первое мгновение в его словах Мордвинову почудилось старческое слабоумие. Те же впечатления читались и на лицах других. Посыпались вопросы:
– Как, когда?
– Что такое?
– Почему?
Граф Фредерикс пожал плечами, сам недоумевая, и ответил только:
– Государь получил телеграммы от командующих… Сказал, что, раз войска этого хотят, то не будет никому мешать.
– Какие войска? Чего хотят?
– Ну а вы что же, граф? Что вы-то ответили его величеству?
Министр двора снова растерянно пожал плечами:
– Что я мог изменить? Государь сказал, что он принял решение раньше, и долго об этом думал…
– Не может этого быть, ведь война!
– Отречься так внезапно, здесь, в вагоне! И перед кем? И отчего?
– И даже не попытаться поехать к гвардии?..
– Как же здесь, в Пскове, за всю страну решать? А если страна не хочет этого?
– Да верно ли это, нет ли тут какого-либо недоразумения, граф?
Вопросы сыпались и сыпались со всех сторон. Мордвинов подумал о том, что надо как-нибудь отсрочить исполнение царского решения, а там, может быть, государь его и переменит. Глянул на остальных. Военные – Граббе, герцог Лейхтенбергский, адмирал Нилов, видно, думали так же. Спросил:
– Граф, что мы еще можем успеть?
Фредерикс, опытный придворный, кажется, совсем раскис. Он ответил:
– Государь уже подписал две телеграммы, одну Родзянке, в которой уведомляет его о своем отречении в пользу наследника Алексея, при регентстве его высочества Михаила Александровича, и о том, что оставляет Алексея Николаевича при себе до его совершеннолетия. А другую, о том же, – Алексееву, в Ставку, о том же и о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича…
– Эти телеграммы у вас, граф? Вы их еще не отправили? – спросил Граббе.
– Телеграммы взял у государя Рузский, – с нотами обреченности в голосе ответил Фредерикс. И, как показалось Мордвинову, чтобы скрыть беспомощность и волнение, отвернулся и пошел в свое купе.
– Напрасно государь отдал телеграммы Рузскому!
– Это все, конечно, произошло не без интриг; он-то уж их, наверное, не задержит, поспешит отправить.
– А может быть, Шульгин и Гучков, которые скоро должны приехать, сумеют отговорить? Иначе повернуть дело? – герцог Лейхтенбергский высказал общую мысль. – Ведь мы не знаем, что им поручено, и вообще, что там у них делается.
Мордвинов предложил:
– Господа, пойдемте сейчас же к графу, чтобы он испросил у государя разрешение потребовать эти телеграммы от Рузского!
Фредерикс взял себя в руки. Долго убеждать его не пришлось. Он немедленно пошел к государю и вернулся очень быстро, через несколько минут. По словам графа, его величество приказал сейчас же взять телеграммы от Рузского и вернуть их ему со словами, что они будут посланы только после приезда депутатов Думы.
К генералу Рузскому близкие к царю люди никогда не испытывали особой симпатии, а Воейков, так тот просто открыто демонстрировал недоверие. С первой минуты после прибытия в Псков флигель-адъютант Мордвинов стал относиться к Рузскому с каким-то инстинктивным опасением. Решили, что к нему за телеграммами пойдет Нарышкин, его прямым начальником был граф Фредерикс.
Нарышкина просили ни с какими доводами Рузского не соглашаться, и, если бы телеграммы уже начали передавать, своей властью начальника царской канцелярии немедленно снять их с аппарата.
Нарышкин вернулся с пустыми руками. Телеграмму Родзянке уже заканчивали отправлять, но начальник телеграфа обещал попытаться ее задержать. Другую, в Ставку, Нарышкин приказал не отправлять. Но Рузский телеграмм ему все же не отдал и сам пошел к государю, чтобы испросить разрешения удержать эти телеграммы у себя, не отправляя их до приезда Гучкова и Шульгина. Паж Барклай-де-Толли сообщил Нарышкину, что Рузский приказал, чтобы депутатов, как только они прибудут, сначала направили к нему в штаб, а потом уже допустили до приема государем. Ни у кого не осталось сомнений в желании Рузского настоять на отречении и не выпускать этого дела из своих рук до конца.
Офицеры и чиновники снова пошли к графу Фредериксу, чтобы рассказать ему о результатах хождения Нарышкина к Рузскому и просить идти к Николаю с тем, чтобы он настоял на возвращении телеграмм. Министр двора снова пошел к царю и вернулся с приказанием категорически потребовать от Рузского телеграммы об отречении. Нарышкин отправился вновь к нему, и на этот раз принес их обратно, вместе с только что полученной телеграммой – о новых требованиях Родзянко. Ее Рузский заодно передал для доклада его величеству.
Прибежал паж Гершельман и доложил, что государь вернулся после короткой прогулки с дежурным флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским и генералом Воейковым и выйдет в столовую. Мордвинов, адмирал Нилов, доктор Федоров, Граббе, Ежов и дворцовые чиновники отправились пить чай.
Мордвинову было тяжело смотреть на царя. В глубине души он ожидал, что обычные светские разговоры, которые велись за чаем, на этот раз прорвутся чем-нибудь искренним, серьезным. Ведь он очень хотел помочь, бросился бы выполнять самое опасное поручение. Но тему разговора всегда задавал царь, обращаться к нему с вопросами не полагалось – только отвечать.
Николай был по-прежнему сдержан, вежлив и удивительно спокоен. Заговорил о новых фотографических аппаратах. Мордвинов был далек от того, чтобы обижаться на царя, но все же думал, почему им, чинам ближайшей свиты, ничего не говорят? Возможно, министр Фредерикс, генерал Воейков знают о переговорах и телеграммах Рузского. Но ведь и он, Мордвинов, и герцог Лейхтенбергский, и адмирал Нилов, и Кира, и Валя – такие же русские люди, живут тут же, в одном поезде, практически под одной крышей, мучаясь неизвестностью. Лакеи подают из буфетной стаканы и закуски, идет самый незначительный разговор, лишь паузы более продолжительны, да движения царя, достающего папиросу, несколько нервны… Ни одного слова, ни намека на то, что в действительности происходит.
Мордвинов подавлял негодование на других: зачем говорят о пустяках? Но понимал, что и поддерживать разговор тоже необходимо. Чаепитие, казалось, тянулось очень долго. Наконец государь встал и удалился к себе в вагон.
Свитские собрались в купе адмирала Нилова, пришел и генерал Воейков. Мордвинов видел, что и он удручен не меньше остальных, но скрывает это. Воейков принес телеграммы Брусилова, командующих фронтами Эверта, Сахарова и поступившую позже всех, вечером – командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. Генерал Алексеев телеграфировал, что, и по его мнению, создавшаяся обстановка не допускает иного решения и что каждая минута дорога, и он умоляет государя, ради любви к Родине, принять решение «которое может дать мирный и благополучный исход». Телеграмма великого князя Николая Николаевича с Кавказа оставалась у его величества, но и великий князь в сильных выражениях умолял государя принять то же решение.
Положили не выполнять распоряжения Рузского и сразу по прибытии депутатов провести их к царю.
Около семи часов вечера, когда ожидался поезд Гучкова и Шульгина, полковник Мордвинов вышел на платформу. Поезда не было. Начальник станции сказал, что состав задерживается по неизвестным причинам. Полковник распорядился, чтобы ему дали знать, когда поезд будет на соседней станции.
Известие об отречении, хоть о нем никто громко не говорил, быстро дошло до прислуги. Выходя из своего купе, Мордвинов через открытую дверь клетушки проводника увидел его сидящим на койке, опустившим голову в ладони. Рядом сидел Саша Гершельман, у которого, наверное, уже не осталось слов утешения. Весть для обоих была тем более ошеломляющей, что застала их за самым прозаическим занятием.
Саша натер сапогом только что выданной ему пары ногу в носке-карпетке. Проводник, отставной солдат-гвардеец, сжалившись над пажом, которому приходилось много бегать по поручениям, обработал его щиколотку козьим жиром на водке, раздобыл новые портянки и в своем узком купе учил наматывать.
Оказалось очень удобно, и Саша размышлял о том, у кого теперь выпросить портянок на смену. Не обращаться же к Мордвинову? Барклай, в их купе на двоих, насмехаться, наверное, не будет, он хороший товарищ, человек воспитанный. И за этими-то мыслями вдруг – такое!..
Полковник остановился, сказал в открытую дверь:
– Ты что же, братец, раскис, словно баба? Тебе ли о своих обязанностях забывать? А вам, Гершельман, что, занятие найти? Держите себя в руках. Еще ничего не решено.
Мордвинов и сам плохо верил в то, что говорил. Однако проводник словно очнулся, стал подниматься с койки, взялся за щетку – подметать ковер в коридоре. Саша глянул благодарно, и куда-то ушел, наверное, спать.
Было время обеда, все уже находились в столовой, и полковник поспешил туда. Обедали, словно ничего не случилось.
Наскоро перекусив и опасаясь пропустить прибытие депутатов, как дежурный флигель-адъютант, полковник Мордвинов попросил разрешения выйти из-за стола и снова отправился на платформу. Сразу увидел, что пришел какой-то поезд, но не из столицы, а напротив, на Петроград. Это был скорый из какой-то из южных губерний.
Стоянка была довольно долгой, публика высыпала на перрон, с любопытством рассматривая царский поезд. Мордвинов пошел к Граббе, который удвоил посты железнодорожных солдат. Но оказалось, что необходимости в этом не было. Люди держали себя нисколько не вызывающе, а с обычным почтительным вниманием. Мордвинов это понял, прогуливаясь между публикой в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Перед полковником все вежливо расступались. О всеобщей ненависти к династии, о которой с таким убеждением твердил Родзянко, не было и помина.
Вернувшись в вагон и зайдя к доктору Федорову, Мордвинов узнал, что тот отправляет с этим поездом своего человека с посланием к семье – телеграф частных телеграмм в Петроград уже не принимал.
– Полковник, пишите скорее, отправлю ваше письмо вместе со своим, – предложил лейб-хирург.
– Благодарю, Сергей Федорович! Я мигом.
Мордвинов написал короткую записку жене, просил ее не волноваться – задержались в Пскове, запечатал в конверт с маркой, указал адрес, письмо должны были опустить в почтовый ящик на вокзале в Гатчине. Было уже около девяти часов вечера, когда на путях снова показался поезд, на этот раз подходивший со стороны Петрограда. Мордвинов снова поспешно спустился на платформу. И снова это был не тот поезд, которого ждали.
Состав вышел из столицы утром. Начальник поезда сообщил, что фельдъегеря из Царского Села в поезде нет. Но на фронт из Генерального штаба ехал другой фельдъегерь – унтер-офицер.
Вышли на платформу и трое юнкеров. На их шинелях красовались красные банты, крупные и мелкие, у унтера – суконный, у одного из юнкеров – из ленты ордена Святого Станислава с золотой каймой. Все они, даже фельдъегерь, были без оружия.
Мордвинов был поражен – он впервые видел результаты происходящих в Питере событий воочию. Подошел к юнкерам, подозвал фельдъегеря, тот затушил папироску и представился.
Юнкера рассказали, что в столице стало спокойнее, стрельба почти прекратилась, сопротивление верных присяге войск подавлено. Офицеров убивать перестали, но все же солдаты, рабочие и уголовники расправляются с ними на улице, если они не сдают оружия и сопротивляются. Юнкеров, защищавшихся умело и храбро, буквально завалили трупами и теперь отлавливают и убивают на месте, сдирая с плеч лоскуты кожи по форме погон – это явно почерк каторжников. Даже самым недисциплинированным солдатам, ни питерским рабочим такое в голову не пришло бы…
– Ваше высокоблагородие, еле удалось добраться до вокзала и выехать из этого проклятого города!
У одного из молодых людей на глазах блеснули слезы.
– Вы не смотрите на банты, господин полковник! Это наши офицеры в училище заставили нацепить их, и по двое-трое, без оружия выбираться… Сказали: так жизнь свою спасете…
– Куда нам теперь, господин полковник? – беспокоились они.
Унтер-офицер фельдъегерь подтвердил рассказ юнкеров. По их общим словам, это был бунт фабричных рабочих, запасных солдат и столичных преступников, подстрекаемых кем-то из влиятельных лиц. Но даже самые свирепые из бунтовщиков не ругали царя и остальных Романовых.
– Так что, ваше высокоблагородие, укоротить сволочь эту хоть и трудно будет, но очень даже можно. Полк фронтовиков к этой матери за сутки разгонит… – высказался служака-унтер.
Поезд стоял недолго и вскоре отправился. Юнкеров Мордвинов велел временно прикомандировать к полуроте Железнодорожного полка царского поезда, и те чуть не попадали в обморок от счастья, с отвращением срывали, бросали на перрон свои красные банты, лишь тот, у кого бант был из ленты ордена Станислава, бережно спрятал в карман. Фельдъегеря, выдав карабин, полковник отпустил по назначению, пожелав удачи.
Только Мордвинов вернулся к себе в вагон, чтобы рассказать обо всем, что слышал, генералу Воейкову, как запыхавшийся паж доложил, что прибегал с вокзала железнодорожный курьер и сообщил: литерный из Петрограда прошел соседний полустанок и ожидается во Пскове через десять-пятнадцать минут.

Повесть Сергея ИВАНОВА «ЗАГОВОР»
опубликована в первом номере журнала «КЕНТАВР» за 2021 год (МАРТ)