Алексей НОВГОРОДОВ

ОТЛОЖЕННЫЙ ГОЛ

Отрывок из рассказа

Сокращен для публикации на сайте

 

Выпрыгивая из автобуса, я увидел, как из боковой двери дома культуры с клюшками наперевес на хоккейную площадку выходят мои друзья-одноклассники.

Неожиданно от них отделился и, как на родного, бросился на меня сосед по парте Серега Денисов.

– Леха, какой ты молодец, что приехал! «Грач» (Витька Грачев) заболел, в воротах стоять некому. Выручай.

Борьба была недолгой. Где-то в закромах дома культуры ребята откопали старую вратарскую маску. Слегка порванная крага надежно защищала правую руку и уверенно удерживала клюшку, а забытая кем-то шапка-ушанка, зажатая ладонью и привязанная к левой руке подкладкой наружу, достойно заменила вратарскую ловушку. Экипировку венчали высокие валенки и плотно завязанная под подбородком шапка, которые превратили меня в настоящего голкипера.

– Вперед, Леха! Мы в тебя верим, – по-дружески похлопывая клюшками по заднице, подбадривали меня довольные одноклассники, выходя на лед. Последним припечатал свою клюшку Серега.

Легкая дрожь в коленках, мандраж, нервное напряжение и слабая неуверенность улетучивались с каждым шагом по льду настоящей хоккейной коробки. Уверенность входила в каждую клетку моего задыхающегося от счастья организма, наполняя решительностью напряженные мышцы. И когда я занял створ ворот, непоколебимость того, что не то что шайба – ни одна снежинка не влетит в защищаемые мной ворота, уже витала над всей площадкой и накрывала тех, кто осмеливался взглянуть в прорези вратарской маски, в которых неимоверной решимостью сверкали мои сверхсосредоточенные глаза.

Наши вечные соперники с первого дня учебы в школе, заносчивые ребята из параллельного класса «А»,  сразу же бросились в атаку, пытаясь на первых же минутах забросить шайбу, а то и две, чтобы потом в комфортных условиях размазывать противника по всей площадке, доводя счет до разгромного результата.

Первый же бросок по моим воротам от синей линии, рассчитанный на силу и точность, я легко парировал, немного выкатившись под удар, сократив угол обстрела. Приняв шайбу на грудь, я сгруппировался и, упав на колени, надежно прижал ее ко льду, выставив перед собой для защиты клюшку, сродни русским витязям, укрывающимся богатырским мечом, от налетевших как воронье «ашек». Второй и третий, десятый броски для меня слились в сплошной навал, которые я отражал, всегда вставая на пути шайбы в нужном уголке ворот по какой-то интуиции, звериному чутью, реакции мангуста и явно Божьей помощи. 

Воодушевленные надежностью защитных редутов, мы стали контратаковать. На последних минутах матча, наши нападающие Олежка Шукаев, Юрка Травкин и Жека Романов, под стать легендарной тройке Михайлов, Петров, Харламов, закрутили такую карусель у «а-шных» ворот, в суматохе которой даже непонятно, кто и как, все-таки протолкнул шайбу за заветную линию, что мгновенно зафиксировал физрук  Зотыч своим свистком. От моего радостного крика «Го-о-л!» чуть не полопались стекла в доме культуры.

Придя домой, я светился, как новенький пятак, и сам, без напоминаний и угроз, под предлогом выполнения музыкального домашнего задания, разложив перед собой партитуру, стал изрыгать из баяна звуки, сопровождая их своим надрывным воем, вычитывая нараспев раскладку слогов над нотами:

Дождик, дождик, кап да кап,

Ты не капай долго так.

Дождик, дождик льется,

В руки не дается.

Гоняя эти четыре строчки по кругу, сопровождая их тремя нотами и не всегда попадая в такт, я за полчаса изрядно поиздевался над слухом не успевших разбежаться мамы-Дусиных гостей. А после с чувством выполненного долга взялся за выполнение  домашних обязанностей. Работу я выполнял чисто механически, в мыслях находясь все еще там, в хоккейной коробке, продолжая и продолжая парировать, блокировать, отбивать и ловить шайбы, внутренне упиваясь гармонией духа и тела.

Еле дождавшись следующего матча, я уже без малейших колебаний и угрызений совести облачился в импровизированные вратарские доспехи и, защищая честь и флаги родного «В» класса, без трепета и страха самозабвенно бросался под каждую шайбу. Синяки на моем теле появлялись, как грибы после дождя, но боли от жестких столкновений, ударов клюшками, пушечных выстрелов шайбой  я  не замечал, упивался счастьем. У бортика хоккейного счастья, рассыпав на плечах выбивающиеся из-под шапки золотые волосы, стояла богиня красоты, небесная Лариса – греческая птица «Чайка», волею злого рока одноклассница наших «Б»-соперников, Лариса Ширинова. Она светилась великолепием и изяществом и словно пронзала реальность неземными лучами своих глаз, наблюдая за игрой.

Очередной бросок я поймал импровизированной шапкой-ловушкой, вытащив стопроцентную шайбу из девятки, летевшую под перекрестье перекладины и штанги ворот, услышав возглас ее разочарования. Как жаль, что классы «В» и «Б» разделены, подобно семьям Монтекки и Капулетти! Наши бомбардиры Денисов, Черников, Травкин, Шукаев накидали «бэшкам» столько шайб, что их болельщики понуро разбрелись, не дожидаясь финального свистка, который  зафиксировал мою сухую серию стояния на ноль.

Эту победу я отметил дома сорокаминутным «Дождиком» и туда-сюда гоняемой гаммой: до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до. Наша собака Злючка породы «двортерьер», не в силах исчезнуть из закрытого помещения, лаяла, выла и скулила, безуспешно пытаясь переорать мои экзерсисы.

Закончив час «музыкального садизма», отводящего подозрения от моих регулярных прогулов музыкальной школы, я побежал на озеро, где мой старший брат Анатолий с друзьями уже очистили лед от снега. И, соорудив подобие хоккейной площадки, они разделились на две команды, экипированные  по-дворовому – кто на коньках, кто в ботинках, кто в крагах с профессиональной клюшкой, а кто в телогрейке и валенках, но в шлеме. Казалось, вся эта неуемная ватага поймала заблудившегося хоккеиста, раздела догола, поделила обмундирование и в наспех надетых трофеях вывалилась на лед, воображая себя как минимум второй сборной Советского Союза. С таким настроем созданные по принципу детской считалочки команды начали ледовую битву, по накалу сродни финалу за золотые олимпийские медали.

Не переведя дыхание, я выскочил на поле, вкатившись в жестокую схватку за сохранение наших ворот. По неписаным дворовым правилам – количество игроков на площадке, в пределах разумного, не ограничено. Поэтому мое появление было воспринято как подмога проседающей команде брата, бьющейся в меньшинстве. На этом поле брани только мой брат был единственным игроком, похожим на хоккеиста из телевизора, – во вратарских доспехах, надетых по праву старшинства и неоспоримого таланта, а также безупречного спортивного подражания легендарному Владиславу Третьяку. А мне досталась роль защитника. Бегая по скользкому льду в не приспособленных для этого тяжелых валенках, задыхаясь от избытка свежего воздуха, разливающего по организму неописуемое чувство счастья, я даже умудрился, за мгновение от чуда, в восторге вскинуть руки, забросив мощным щелчком шайбу. Но уже обыгранный и оставшийся за моей спиной Валерка Мингалёв неестественно извернулся на скользящих разъезжающихся ногах и, падая, выбил шайбу прямо из-под удара, оставив меня с занесенной для щелчка клюшкой на неопределенный срок, может, до завтра, а может, и на долгие-долгие годы.

Игра закончилась  опустившимися сумерками и потерянной в сугробе последней шайбой.

Непримиримые соперники на льду, но после хоккейных баталий готовые «..жизнь положить за друзи своя» мы расходились, еле передвигая от усталости ноги, с одной мечтой –  вновь скрестить клюшки за каучуково-резиновый черный диск. Мечты – на то они и мечты, чтобы к ним пробиваться сквозь тернии  школьных занятий, домашних заданий, кучи взрослых поручений, наваливающихся неподъемным грузом на детские плечи. Все-таки взрослые – это интересные люди, которые, по-моему, никогда не были детьми. 

 

К весеннему потеплению я скатился в стабильные троечники. Зато за пределами школы происходило мое настоящее становление – я клюшкой, зубами, глоткой и кулаками завоевывал себе шрамы, имя, авторитет и любовь на всю оставшуюся жизнь.

И даже с годами, украсив голову благородной сединой, мы, вышедшие с хоккейной площадки, все равно остаемся детьми. Детство не покидает нас никогда, меняя одни игрушки на другие, оставляя бессменными нереализованные мечты и незабитые шайбы. И только годы, наслаиваясь друг на друга, заменяют в калейдоскопе жизни светлые стеклышки надежды на серые зеркала действительности и черные камни потерь.

Ледовые баталии переросли в боевые атаки настоящей войны. Любимая хоккейная площадка сменилась горами полыхающей Чечни. На смену  дружеским посиделкам пришли допросы бандитов и преступников разных мастей. 

Получив в воздушно-десантных войсках пожизненную прививку – «Никто кроме нас» – и стократ закалив в Московской высшей школе милиции МВД СССР чувство обостренной справедливости, я шагнул из хоккейной коробочки в удивительно разнообразный и непредсказуемый мир уже настоящим защитником – оперуполномоченным Московского уголовного розыска.

 

Нисколько не сомневаясь, что мир ждал только моего прихода в правоохранительную систему, чтобы наконец-то забить последний гвоздь в крышку гроба распоясавшейся преступности, получив диплом оперуполномоченного с высшим юридическим образованием, я досадовал лишь об одном, что создать беспреступный рай мне придется только на отдельно взятом участке местности, ограниченном зоной административного действия 65-го отделения милиции города Москвы.

– Молодой, прости, забыл, как тебя зовут, на тебе денег, сбегай за водкой, – обескуражил меня опоздавший на мое представление, худющий, как жердь, опер Андрей Михайлович Першин, которого мне определили в напарники.

– Да время пока еще рабочее, – попытался я возразить, – А вечером я обязательно проставлюсь. Что, я не понимаю: прописаться в коллективе – святое дело.

– Погоди ты с пропиской, шустрый какой нашелся. Делай, что старшие говорят.

Вплоть до выходных я бегал по району, высунув язык, как добытчик горячительных напитков, потому что Горбачев, будь он неладен со своим сухим законом, подложил большую свинью в вечерние посиделки и межчеловеческие отношения. Местная алкашня и лица с так называемой низкой социальной ответственностью к концу недели уже без проблем давали наколку: в какой магазин, сколько, и даже в какой таре, завезли «зеленого змия». После переговоров с директором магазина я возвращался в храм правоохранительной системы с булькающей добычей и передавал ее Андрею Михайловичу: «…старший приказал…». Перекладывая ему в стол бутылки с огненной водой и мило улыбаясь, я думал: «Когда же ты, сволочь, наконец-то напьешься?. И когда мы приступим к настоящим оперативным делам и раскрытию преступлений?»

– Лешка, ты, вроде, десантник, – в полуутверждающем, но каком-то шутливом тоне спросил Першин.

– Заместитель командира взвода, старший сержант воздушно-десантных войск, – с гордостью, не чувствуя подвоха, отрапортовал я, надеясь что хоть эта строка в биографии заставит его с уважением относиться к моей скромной персоне.

– Отлично! – хлопнул он ладонью по лежащей перед ним телефонограмме. – Слетай в Первую Градскую больницу, опроси «парашютиста», а уж потом займемся розыском и опросом тех, кто его с восьмого этажа выбросил.

Это было обидно и неожиданно: так опустить до разбирательства какой-то бытовухи!

– Да, кстати, водку свою в большом сейфе забери. А гонял я тебя для того, чтобы ты территорию свою узнал, землю ножками протопал, да с алкашней и влиятельными людьми на районе перезнакомился. Для опера это – кладезь информации. Поверь, не единожды пригодится.

Над «парашютистом» смеялась вся больница. Человек из азиатской страны пригласил на съёмную квартиру для утех двух девушек легкого поведения. Его поведение оказалось, видимо, за гранью даже их низкого отношения к морали. В связи с чем дамы, имея численное превосходство, а также преимущество в росте, весе и физической подготовке, отстаивая остатки девичьей гордости, распахнули фрамугу и выбросили несостоявшегося Дон Жуана в окно. А квартира  находилась на восьмом этаже.

Я умер бы от страха, пролетая еще в районе седьмого этажа. А этот «бандерлог», наверное, привыкший падать с макушек высоченных пальм, извиваясь и планируя, стал прицеливаться, как бы ему не нашампуриться на колышки и арматурины, которые бабушки-старушки в обилии понавтыкали под балконами для всевозможных растений. Приземлился он аккурат между двух полутораметровых кольев, сломав только ногу и руку, да еще вгоряча вскочил и попытался выбежать на дорогу, где его и подобрала «скорая помощь», доставив в Первую Градскую больницу.

Распятый на больничной койке специальными медицинскими приспособлениями, «парашютист», увидев в моих руках красное удостоверение сотрудника Уголовного розыска, резко дернулся в безнадежной попытке скрыться. Но привязанная к ноге гиря, переброшенная через кронштейн, намертво приковала его к постели. Попытка в одночасье забыть русский язык была пресечена экспресс-обучением «великому и могучему», начиная с выражений «вызов консула» и «немедленная депортация». Понимая, что ему не отвертеться, он стал давать показания, прерываемые громким смехом соседей по палате.

Получив словесный портрет его обидчиц, под который подходили все девушки от восемнадцати,  я отправился исполнять вторую часть марлезонского балета – розыск лиц противоположной стороны конфликта. Под большим секретом, за вознаграждение в виде  бутылки «топориков», по-иному – портвейн «Три семерки», никогда не трезвеющий мой новоиспеченный знакомый Серега шепнул адресок, где снимают квартиру приехавшие с Украины девушки для расширенной торговли не только семушками.

Я, в предвкушении своего первого раскрытого преступления, опрометью бросился в «контору» доложить оперативную обстановку заместителю начальника отделения по розыску. Пулей влетев на второй этаж, и в мыслях уже принимая поздравления за поимку группы лиц, покушавшихся на жизнь гражданина иностранного государства, сбил с ног выходящего из своего знаменитого двенадцатого кабинета старшего оперуполномоченного Смирнова Владимира Владимировича. По возрасту он был всего на три года взрослее нас, но даже убеленные сединами сотрудники обращались к нему по имени-отчеству, из уважения к его звериному оперативному таланту, резкой прямоте и не по годам жизненной мудрости.

– Ты охренел? – только немного другими словами – выразил Владимир Владимирович свое отношение к нашей встрече. Смирнов вообще-то не ругается матом, он на нем разговаривает. – Тебя Першин так летать научил? – поднимаясь, прохрипел он. – Был у нас в отделении один «Першинг», дали ему напарника, появился «Першинг-2», теперь конец всей конторе, разнесут все по кирпичикам, – выдал он на витиеватом ненормативном лексиконе и, видя мое возбужденное состояние, добавил: – Успокойся. Зам по розыску вместе с твоим Першиным в РУВД уехали, так что выдохни, заходи ко мне и расслабься.

Легко сказать, расслабься, когда шило в заднице, да пятки скипидаром намазаны.

– Владимир Владимирович, а может, ты поможешь мне задержать подозреваемых? – и скороговоркой выпалил ему всю исходную, начиная с сексуальной озабоченности иностранного гостя. – Чего там, адресок есть, сбегаем, задержим, пока они не съехали, и все: дело сделано, и мы в шоколаде.

–>Значит, так! Заруби себе на носу, а еще лучше на всех выступающих частях твоего организма, – и движением руки он конкретизировал место, которого можно лишиться, нарушив главную заповедь опера. – Надо, в первую очередь, просчитать и организовать задержание злодеев так, чтобы твоего информатора на районе не то, что подозревать, на него даже подумать не посмели. И, в качестве дружеской помощи: там, внизу, в дежурке кинолог с собакой скучают, приезжали по вызову на квартирную кражу, а обратно их отправить машины нет. Так быстрее хватай его и какие-нибудь вещи с места происшествия, и на поводке, впереди собаки, беги на квартиру к этим шалавам. А это уж потом пусть судья с адвокатом под присягой собаку допрашивают – почему она ментов именно в эту квартиру привела.

Дамы оказались девушками приятной наружности и привлекательных форм, хотя это, пожалуй, и все, что положительного можно сказать в их адрес. Наглые хабалки с Черкизовского рынка по сравнению с ними выглядят воспитанницами института благородных девиц. В выкрутасах ненормативной лексики,  дамы смело могут посоревноваться с Владимиром Владимировичем. И единственное, чем сдерживалась их агрессия в физическом выражении, это наличие расположившейся на кухне немецкой овчарки, которая собачьим чутьем улавливала попытки провокаций, и грозным рыком с оскалом клыков наводила порядок.

Однако, мадам, которая ерничая и глумясь над участковым и приглашенными понятыми, представилась Мальвиной, громко костеря и осыпая бранью присутствующих, грациозно дефилировала по комнате из угла в угол, демонстрируя свои женские прелести, не сильно скрываемые облегающей футболкой и просвечивающейся в солнечных лучах длинной юбкой. Притупив бдительность своими бесцельными хождениями, она резко рванула к открытой входной двери, решив проскочить между мной и комодом.

Дословно исполняя инструкцию Владимира Владимировича ничего не трогать руками, и, не дай Бог, никакого рукоприкладства, а то по прокуратурам замаешься кататься, я автоматически, по всем правилам хоккейного мастерства, прижав локти к животу, согнувшись и чуть приседая, сделал резкое движение назад, подставив бедро под несущуюся, как паровоз, Мальвину.

Ни один арбитр не зафиксировал бы нарушение правил за задержку соперника руками, и легендарные мастера хоккейной защиты Александр Рагулин, Валерий Васильев, Вячеслав Фетисов остались бы мной довольны. А вот зрители, включая участкового и понятых, даже насладились классически проведенным силовым приемом, где вместо бортика был использован старинный комод.

Обалдела даже собака, издав непонятный «кряк»: Мальвина, перелетев через мою спину, описала по воздуху красивый полукруг длинными ногами и распласталась на полу, накрыв голову задравшейся юбкой, обнажившей аппетитные ягодицы. Вскочив на четвереньки, поднялась с ошарашенным видом, грязно выругалась и, как побитый щенок, побрела обратно в комнату с низко опущенной головой. Оставшийся невозмутимым участковый спокойно внес в протокол: «…при попытке к бегству, гражданка назвавшаяся при задержании Мальвиной, самонадеянно не рассчитала промежуток между наклонившимся сотрудником милиции и естественным препятствием, упала без физического воздействия на нее с чьей-либо стороны, что было подтверждено подписями присутствующих понятых».

С матом, руганью и ежесекундными провокациями доставленные в отделение милиции барышни вдруг резко поменяли стиль своего поведения, что вызвало культурный шок теперь уже со стороны меня,  еще не привыкшего к коварству женщин. Перед дежурным офицером стояли девочки-недотроги, наивные паиньки, не понимающие, почему они оказались в столь неприемлемой для их нравственно-возвышенного образа жизни организации. Утонченная психика благородных девиц не выдержит и пяти минут пребывания в этом ужасном учреждении, где они могут случайно встретиться с настоящими злодеями. Поэтому руководство должно незамедлительно попросить у них прощения и, рассыпаясь в извинениях, проводить до выхода, а негодяев, доставивших их в столь мерзкое заведение, необходимо  наказать, чтобы неповадно было приставать к порядочным девушкам.

Для принесения извинений, при отсутствии начальника и зам по розыску, дежурный пригласил Смирнова. Владимир Владимирович без всяких предисловий, на доходчивом, совсем не литературном языке объяснил дамам всю их жизненную сучность, (именно «сучность»). И тут же, не меняя выражений и эпитетов, наорал на остолбеневшего дежурного.

– Почему задержанные до сих пор находятся в обезьяннике, и тем более вместе?! Немедленно растащить их по разным кабинетам.

Оказав барышням не очень дружеский прием, без цветов и фанфар, развеяв робкую надежду на  скорое освобождение, Смирнов, мигрируя от девушки к девушке, появляясь то в одном, то в другом кабинете, как «ужас, летящий на крыльях ночи», вынуждал их давать правдивые показания, умело манипулируя информацией, полученной при опросе подельницы, а мы четко фиксировали эти покаянные объяснения, раскручивая на дальнейшие чистосердечные признания.

В итоге мы «подняли» сорок пять эпизодов на тему, как наши симпатичные жрицы любви, приглашаемые в квартиры неверных мужей, бабников и иных любителей острых сексуальных ощущений, расслабляли потерявших остатки мозга «мачо». Затем, уходя, прихватывали с собой деньги и ценности, предоставив мужу-кобелю возможность хлопать глазами и объяснять возвратившейся из отпуска жене, куда подевались семейные накопления и ее ювелирные украшения.

Вернувшийся зам по розыску немедленно доложил руководству о достигнутых успехах, после чего в мгновение ока понаехали кураторы из Главка, забрали девушек, материалы раскрытых сорока четырех преступлений, и благородно, с барского плеча, скорее для отчетности, что это все-таки произошло на нашей территории, оставили нам один эпизод с парашютистом.

Вечером за рюмкой чая мы с упоением наблюдали, как в теленовостях специальный корреспондент передачи «Петровка, 38» Людмила Скальская расхваливала специалистов Главного управления уголовного розыска, обезвредивших группу воровок на доверии, изобличив злоумышленниц в совершении сотни нераскрытых преступлений. А об операх шестьдесят пятого отделения милиции в репортаже не прозвучало ни слова, хотя добрая половина этих преступлений раскрыта нами. Я, конечно, понимаю: чтобы докрутить задержанных, требуется немалое мастерство и огромный опыт матерых сыщиков Главка, да еще много-много того, о чем не пишут в учебниках. Но в хоккее все же справедливее – в зачет идут очки не только форварду, забившему гол, докрутившему шайбу в ворота, но и партнеру, а то и нескольким, организовавшим атаку и отдавшим голевой пас.

Поэтому, пройдя за тридцать пять лет милицейской службы все этапы борьбы с криминалом, бандитизмом и организованной преступностью, вписав свое имя в историю современной милиции-полиции высшим офицерским званием и четырьмя крестами ордена «Мужества», я неожиданно даже для самого себя вернулся на хоккейную площадку совсем начинающим защитником, застывшим в замахе для щелчка на Косинском озере сорок с лишним лет назад.

 

Рассказ Алексея НОВГОРОДОВА «ОТЛОЖЕННЫЙ ГОЛ»

опубликован в десятом номере журнала «ПОДВИГ» (выходит в ОКТЯБРЕ)