Александр АПРАКСИН

ТРИ ПЛУТА

Отрывок из романа

 

Молчание Анатолия сильно встревожило стариков Лагориных. Тщетно прождав два срока обычного получения драгоценных сыновних писем, Лагорин-отец послал ему депешу:

«Телеграфируй откровенно, что случилось. Продолжительное молчание сильно беспокоит. Отец».

Но прошло двое суток самого мучительного бесплодного ожидания, и ответа не последовало. Тогда старик Лагорин сказал своей жене:

– Ну, душа моя, собирайся, едем!

Наскоро собрали им слуги кое-какие пожитки, старик забрал с собой все свои наличные деньги, и супруги поехали в Петербург.

Нетрудно представить себе их ужас, когда в меблированных комнатах, где проживал Анатолий, сии услышали потрясающую весть об его аресте.

Расположившись тут же в самом лучшем свободном номере, Сергей Иванович уговорил жену терпеливо ждать и сам поехал за более точными справками. Но не могла усидеть несчастная огорченная мать; она поехала в часовню Всех Скорбящих, где отслужила молебен, молила коленопреклоненно о возвращении ей сына.

Ближайшее начальство Анатолия выразило его отцу свое крайнее недоумение по поводу всего случившегося. Главный начальник молодого Лагорина был человек в высшей степени честных правил, несколько строгий со своими подчиненными, но зато безупречно справедливый. Он прямо высказал Сергею Ивановичу уверенность, что тут произошла какая-то ужасная ошибка, так как молодой Лагорин, служивший уже три года под его зорким наблюдением, не был способен совершить подлог ни при каких обстоятельствах.

Такое мнение ободрило Сергея Ивановича; он почувствовал на стороне сына значительную поддержку. 

Следователь принял старика совершенно иначе, нежели начальство сына.

– Все отцы всегда уверены, – сказал он между прочим, – что их сыновья – образцы добродетели. Это понятно: никому не хочется быть отцом подделывателя векселей.

Старик выпрямился, точно его ударили. Взор его заблестел, и он чуть не забылся, но, к счастью, тут же вспомнил, что следователь не мог знать Анатолия так хорошо, как он сам, и, сдержавшись, попробовал убедить его.

– Выслушайте меня! – сказал он. – Анатолий у нас единственный сын. Мы с женою вполне обеспечены и даже не проживаем полностью своих доходов. Вы говорите, что Анатолий совершил подлог для получения трехсот рублей. Но где же смысл в этом, скажите ради бога, когда ему стоило только прислать мне телеграмму, и я немедленно перевел бы ему не только триста, а три тысячи рублей!

– Однако вчера эксперты признали сходство некоторых букв в подписи на векселе графа Козел-Горского с почерком вашего сына. Чем вы это объясните?

– Не знаю, – сказал с отчаянием Сергей Иванович, – и понять не могу! Дайте мне увидать сына с глазу на глаз, и я уверен, что скорее всех доберусь до истины. Если сын мой, паче всякого ожидания, окажется виновным, я первый приду к вам и скажу: «Карайте его по законам!» Но я верю в него.

Свидание с сыном было в высшей степени трогательно. Как только Анатолия привели в приемную и он увидал отца, он бросился к нему на грудь, склонил голову на плечо и зарыдал. У отца тоже на глаза навернулись слезы, но он ждал ответа на поставленный вопрос:

–  Скажи мне всю правду!

– Клянусь тобою и горячо любимою мамой, что тут какая-то  непостижимая ошибка! Я этого графа не знаю! Ну, могла ли мне прийти в голову мысль подписывать векселя его именем?!

Старик понимал одно: сын его говорил правду. Наконец Сергей Иванович спросил:

– Нет ли у тебя врагов? Может быть, существует человек, которому ты стоял поперек дороги? Может быть, у тебя есть завистник, соперник? Не замешана ли во всей этой истории женщина?

Тогда сын, печально вздохнув, рассказал и о знакомстве с Молотовой, и о своем увлечении ею, о том, что в свою очередь ее старался увлечь некий Назар Назарович Мустафетов, который…

– Которого судили в Киеве за кражу бриллиантов, – перебил его отец, – но он ловко вывернулся.

– Он и есть! Я пробовал открыть Молотовой глаза и все рассказал ей о нем.

– Ну, понятно! – воскликнул отец. – Если она потребовала от этого негодяя объяснений, то он прибегнул к самому ужасному способу, чтобы отделаться от тебя навсегда. Постой! Как зовут того ростовщика, который подал на тебя жалобу?

– Герасим Онуфриевич Онуфриев.

– Я уверен, что это только подставное лицо, – сказал Сергей Иванович.

Сергей Иванович поехал домой и передал жене все во всех подробностях. Старушка пролила обильные слезы. А ее муж принялся энергично действовать. Навел справки: где проживают Герасим Онуфриевич Онуфриев и Назар Назарович Мустафетов, находившийся тогда на свободе. Потом он пригласил в свой номер хозяина меблированных комнат.

– Какого вы мнения о моем сыне? – спросил старик.

– Жалко молодого человека! – ответил тот. – Еще студентом у нас он жил, а теперь уж скоро три года на службе состоит. Другого такого жильца не найти. Благороден, обхождение имеет с последним служащим самое деликатное. Уплата за комнату всегда аккуратная. Просто ума не приложу.

– Если бы понадобилось, согласились бы вы подтвердить это под присягой?

– Всю правду всегда-с!

– А найдется ли у вас в доме кто-то еще, кто согласился бы постоять за моего сына?

– Конторщик мой об Анатолии Сергеевиче сокрушается. К тому же он аттестат зрелости имеет, дальше пойти не мог за неимением средств: больную мать-старушку приходится ему содержать.

Конторщик подтвердил обещанное хозяином, и Лагорин попросил его «быть наготове».

Под вечер Сергей Иванович отправился в один захудалый ресторанчик, где предупредил в швейцарской, что если будут спрашивать Назара Назаровича Мустафетова, то пусть укажут на него. За ближайшим столиком разместились хозяин  комнаты и конторщик, делая вид, будто не знают его.

Прошло добрых полчаса, пока не вошел Гарпагон и стал оглядываться по сторонам.

Анатолий описал его наружность отцу, так что Сергей Иванович сейчас же признал его. Он подошел к нему со словами:

– Меня послал к вам Назар Назарович. Потолкуем! – И так усадил его, чтобы старый плут оказался близко к соседнему столику.

– Вероятно, опять дельце наклевывается? Хорошему господину служить всегда приятно, – спросил он у Лагорина.

– Дело щекотливое, – ответил Сергей Иванович достаточно громко, чтобы каждое слово было слышно за соседним столом: – Назар Назарович предлагает вам исправить одну его ошибку.

– В чем это?

– Насчет Лагорина. Его родители соглашаются дать за него большой выкуп.

Старый плут подозрительно посмотрел на собеседника. Но Сергей Иванович разгадал его мысли:

– Вы со мной не стесняйтесь, потому что Мустафетов именно меня-то и хочет послать в Киевскую губернию к родителям Лагорина, но поручил предварительно спросить вас, как выпустить молодого человека из тюрьмы и очистить от подозрений? За это его родители заплатят большие деньги.

– О чем же раньше думал Назар Назарович? Так дела не делают.

– Кажется они уже на тридцать тысяч идут.

– Вон оно как! – удивился Гарпагон.

– Назар Назарович, – продолжал между тем Лагорин, – распределяет так: двадцать тысяч ему, и из них он меня наградит, а десять тысяч – вам. Он просит вас только найти подставное лицо.

Гарпагон стукнул кулаком по столу:

– Шалишь! Довольно я на него работал за гроши. Разве мне известно, сколько сам он получил за то, чтобы упрятать в острог ни в чем не повинного мальчишку? Мне-то ведь за всю работу только триста рублей перепало. А теперь себе львиную долю взять хочет из выкупа, да я же еще ему подставных лиц разыскивай? Дудки!

Но тут Лагорин встал, выпрямился и, обращаясь к двум лицам, сидевшим за соседним столиком, громко и внятно спросил:

– Вы все слышали, господа?

– Каждое слово, – ответили те в один голос.

– Я видел, – заявил конторщик, – как этот человек приходил к вашему сыну однажды утром, незадолго до ареста, и тогда же подумал: «Раньше не замечались такие знакомые у Анатолия Сергеевича».

Тогда Лагорин громко сказал:

– Прошу немедленно послать за полицией. Нами наконец пойман и уличен страшный злодей.

Герасим Онуфриевич, дрожа, завопил:

– Это – ловушка! Западня!

– На таких хищных зверей, как вы, приходится капканы ставить, – ответил ему содержатель меблированных комнат.

Мошенник понес всякую околесицу; но его никто не слушал.

Делу был дан ход. Но  у судебного следователя зародилось подозрение, что Лагорин желает спасти своего сына любой ценой. Пошли всякие справки, вызовы свидетелей, одного только Мустафетова почему-то не допрашивали. Лагорины совсем измучились, как вдруг однажды Сергей Иванович прочитал в газетах об аресте Мустафетова.

С газетным номером в руках вошел старик Лагорин в кабинет судебного следователя. На этот раз тот встретил его радостным возгласом:

– Вы чрезвычайно кстати. Я только что подписал постановление об освобождении вашего сына. Дело о нем прекращается. Он будет фигурировать теперь на суде уже как лицо пострадавшее.

Лагорин-отец побледнел и пошатнулся.

– Вы убедились? – спросил он прерывающимся голосом и положил газету на стол.

– Нет, вы ошибаетесь, если полагаете, что арест этого мошенника играет какую-нибудь роль в полнейшем оправдании вашего сына. Моя обязанность была навести кое-какие справки, списаться с Киевом не только относительно вас, но и относительно Мустафетова. Я еще не имею права открывать вам некоторые подробности; сведения относительно давнишней связи между Мустафетовым и Онуфриевым составляют тайну предварительного следствия и могут быть оглашены только на суде.

А на другое утро, когда Анатолий Сергеевич откланивался своему главному начальнику в департаменте, тот сказал:

– Я сразу заявил вашему отцу, да так и написал в своем отзыве прокурору, что всегда считал вас достойнейшим человеком. Ваше несчастье заключается в неопытности. Молодые люди часто обжигают крылышки около особ, подобных вашей знакомой. В кругу этих женщин вам не место. Отдохните, подкрепите расшатанные нервы и возвращайтесь к нам служить. Мы все вам будем рады.

Онуфриев, по требованию товарища прокурора, так и не был выпущен на свободу с момента задержания его в ресторане. Слишком опасно было бы предоставить ему возможность свидания с Мустафетовым: они сумели бы сговориться и запутать дело.

Доставленному под конвоем из Вены Рогову было заявлено, что теперь ему выгоднее всего дать полное и чистосердечное показание, так как Смирнин во всем сознался и обличает его. Это повлияло на Рогова, и он сознался. Настойчиво отпирался лишь Мустафетов.

По освобождении Лагорина дело его для дальнейшего выяснения всех деталей было передано судебному следователю по особо важным делам. Последний, ознакомившись с данными, доставленными ему молодым товарищем, быстро смекнул, в чем тут соль.

Ввиду того что все подлоги для выемки из банка «Валюта» полумильонного вклада были совершены Роговым, было немало оснований предположить участие Романа Егоровича в фабрикации пресловутого векселя от имени графа Козел-Горского.

Взвесив все шансы, криминалист вытребовал однажды к допросу Рогова и сказал ему:

– Вам следует рассказать чистосердечно всю историю с векселем Лагорина. Есть неопровержимые доказательства того, что Мустафетов пожелал уничтожить репутацию Лагорина в глазах близкой ему особы, – продолжал он. – Он открылся вам, что на пути у него стоял некий Лагорин.

– Врет он! Ничего не открылся!..

– Рогов, не перебивайте меня и выслушайте до конца! Вы составили подложный вексель от имени графа Козел-Горского на имя этого самого Лагорина и через посредство ростовщика Герасима Онуфриева засадили ни в чем не повинного человека в тюрьму.

– Мустафетов впутывает меня еще в новую кашу! – вырвалось у Рогова. – Он говорил, что Лагорин – сыщик и много нашего брата губит с целью отличиться, выдвинуться на поприще сыскного дела.

Рогов расписал все до мельчайших подробностей. Впрочем, Мустафетов и без того был достаточно уличен. Приближался час полной расплаты для всех этих людей, совершивших столько злодеяний. Для Назара Назаровича самое страшное наказание заключалось не только в  заключении под стражей в одиночной камере; его ужасало кое-что другое, и он продолжал нагло бороться против всяких улик, твердо решившись отрицать все до конца. Он сказал судебному следователю:

– Рогов может говорить все что угодно. Точно так же и Герасим Онуфриев может возводить на меня какие пожелает клеветы. Я стою твердо на одном: все они знают, что я – богатый человек, и впутать меня в дело для них выгодно. К тому же они действуют из мести, именно за то, что я не соглашался участвовать в преступлениях, которые они мне предлагали. Я мог бы явиться очень опасным свидетелем против них.

– А скажите, пожалуйста, вам известно, где теперь находится Лагорин? – спросил следователь.

Мустафетов, придав своему лицу выражение крайнего сострадания, ответил в подобающем тоне:

– Мне невыразимо жаль этого молодого человека! Еще одна жертва судейских заблуждений!

– Могу сообщить вам новость: Лагорин освобожден из-под стражи, так как в деле о векселе графа Козел-Горского следственная власть окончательно признала его лицом пострадавшим, а не виновным.

Это известие сильно потрясло Мустафетова, но не только потому, что становилось теперь трудным отрицать участие в клевете на ни в чем не повинного человека. Тут были и совсем иные причины.

Мустафетов сильно мучился чувством ревности, опасаясь, как бы Ольга Николаевна, успевшая скрыть свои тридцать тысяч от обыска, не увлеклась кем-нибудь на свободе.

Это повергало его в отчаяние. Его воображению стали представляться самые ужасные картины.

В таком настроении Мустафетов вернулся с допроса в свою одиночную камеру. Двое суток он не ел, страшно осунулся, пожелтел, и  на его висках успело прибавиться немало седины.

Он до мельчайших оттенков знал только изгибы души порочных, как он сам, людей, для него было совсем неведомо, как действуют и чувствуют люди честные, и упустил из виду собственных слуг. Эти люди, с которыми он всегда обращался надменно, не могли питать к нему привязанности. И лакей, и служанка, допрошенные следователем, были поставлены лицом к лицу с Герасимом Онуфриевичем и с Роговым. Оба показали, что однажды, прибирая в столовой после завтрака, слышали, как их барин у себя в кабинете уговаривал Романа Егоровича составить вексель от имени графа Козел-Горского, как тот согласился, когда Мустафетов сказал, что Лагорин занимается доносами в сыскную полицию.

Несомненно, Мустафетов никогда не раскрывал Молотовой своей настоящей игры. Стало быть, по мнению судебного следователя и она была обманута, а потому пребывала на свободе.

Злобное отчаяние, разраставшееся в Мустафетове с тех пор, как было объявлено об освобождении Лагорина, разразилось в чувстве страшной мести: «А если на то пошло, так уж лучше пускай Ольга погибнет со мною вместе, нежели достанется ему!» И он громко обратился к следователю:

– Я желаю дать новое показание. Бороться дальше нет ни смысла, ни расчета. Я во всем сознаюсь.

– Давно пора.

– Позвольте-с! – продолжал Мустафетов, снова побледнев. – Я, кстати, приношу вам сознание в одной новой подробности. В нашем деле участвовали не трое, а четверо.

– Это действительно новость. Кто же четвертый?

– Ольга Николаевна Молотова. Я хотел спасти ее, но считаю это несправедливым по отношению к другим участникам дела, которые неминуемо понесут наказание.

– Какие же вы мне предоставите доказательства ее виновности?

– О, их множество! Самое главное состоит в том, что Ольга Николаевна Молотова при обыске в моей квартире скрыла тридцать тысяч рублей, но вы, конечно, найдете их у нее: они составляют ее долю в нашем деле.

Увы! Он не знал, что у Молотовой был произведен строжайший обыск, приведший к тому, что у нее действительно нашли тридцать тысяч рублей, зашитых в подушке. Ее заключили под стражу и привлекли к суду в качестве обвиняемой за сокрытие следов преступления.

Делу дан был ускоренный ход. Газеты оповестили о дне гласного разбирательства, и заинтересованная публика ожидала с нетерпением окончания этого сенсационного процесса. Разумеется, все отобранное у шайки преступников было возвращено потерпевшей купчихе Евфросинии Псоевне Киприяновой, а недостающая сумма была возмещена ей банком «Валюта».

Суд постановил: Мустафетова, Рогова и Смирнина, по лишении всех прав состояния, сослать в отдаленнейшие места Восточной Сибири на поселение. Что касается Молотовой, то, принимая во внимание ее раскаяние на суде, ее клятвенные уверения, что Мустафетов ничего решительно не говорил ей о своих делах и что, напротив, он выдавал себя за очень богатого человека, присяжные заседатели признали ее невиновной. Содержанием около двух месяцев в доме предварительного заключения ей было дано достаточное наказание за  легкомысленное отношение к жизни.

Само Провидение совершило свой суд над Онуфриевым. Он долго и мучительно умирал в тюремной больнице. Порою его охватывало безумие: он всюду искал пропавшие у него деньги и, не находя их, воображал, что ему мешают в этом кандалы, хотя их на нем не было, но он слышал железный лязг их; он рвался и метался до того, что его скручивали в смирительную рубаху.

Что касается Анатолия Лагорина, то он понял, что только чистые радости в жизни могут быть истинны, что только чистая любовь – благо и лишь в честном труде черпается настоящая духовная сила.

 

Роман Александра АПРАКСИНА «ТРИ ПЛУТА»

опубликован в журнале «Детективы «СМ» №06-2017 (выходит в декабре)