Константин МАСАЛЬСКИЙ

ЧЁРНЫЙ ЯЩИК. Отрывок из повести

Наступил праздник Рождества Христова. Никитин, преданный одной своей горести, не считал ни дней, ни числ. И что ему было считать! Страдания его казались ему вечными мучениями ада. Благовест пред заутреней раздавался на всех колокольнях, но он не слыхал его.
Когда рассвело, вдруг отворилась дверь его комнаты, и вошел мужчина высокого роста.
– Не ты ли живописец Никитин? – спросил вошедший.
– Что тебе надобно? – ответил живописец, продолжая смотреть в окно.
– Ты, видно, не узнал меня!
– Ваше величество! – воскликнул Никитин, бросясь к ногам Петра Великого.
Царь поднял его и продолжал:
– Покажи-ка, брат, твою работу. Любопытно посмотреть, как ты ныне пишешь.
Никитин вынес из чулана несколько картин и поставил одну на стол, прислонив к стене. Это был список с Корреджиевой «Ночи».
Монарх замолчал и погрузился в размышления.
– Прекрасно! Я вижу, ты недаром съездил в Италию. – Осмотрев все прочие картины, царь спросил: – Ну, что ж ты еще писать будешь? Не начал ли чего-нибудь?
– Не буду ничего писать, ваше величество! – отвечал печально Никитин.
– Как не будешь? Почему? – удивился царь.
Никитин бросился к ногам его и с откровенностию сына, жалующегося отцу на свои бедствия и горести, высказал монарху все, что тяготило его душу и убивало его дарование.
– Послушай, Никитин! – сказал он, отойдя от окна. – Приди сегодня на ассамблею, в дом Меншикова, и принеси с собою лучшие из твоих картин.
Никитин приблизился к дому Меншикова и увидел во всех окнах пышное освещение, а над крыльцом прозрачную картину, на которой сияла надпись: «Ассамблея». Свет из окошек длинными полосами ложился на берег и на белое покрывало Невы, на другом берегу которой тянулся ряд домиков адмиралтейских мастеровых – нынешняя Английская набережная. Он взошел на лестницу, объявил в передней слугам, что он художник, оставил на сохранение их свои картины и впущен был в комнаты. Вдоль стен сидели и стояли вельможи, художники, мастеровые, корабельные плотники, гражданские чиновники, купцы, таможенные смотрители.
Все повторяли: "Государь, государь!", и живописец увидел царя, вошедшего под руку с князем Меншиковым.
– Принес ли ты свои картины? – спросил Петр Великий, подойдя к Никитину.
– Принес, ваше величество.
– Расставь их вдоль этой стены.
Когда живописец исполнил приказание, царь велел позвать шута Балакирева и сказал ему:
– Продай все эти картины с аукциона.
Шут, слыхавший кое-что при дворе о картинах Рафаэля, понял слова государя по-своему и закричал:
– Господа честные! Продаются картины знаменитого и славного живописца Рафаэля, он же и Санцио. Товар лицом продаю, без обмана, без изъяна. Картины знатные! Продам без барыша, за свою цену. А уж какой живописец-то, этот пострел Санцио!
– Все ты не дело говоришь! – сказал Петр и, обратясь к Меншикову, продолжил: – Объясни ему, Данилыч, что значит продажа с аукциона.
Когда Меншиков растолковал Балакиреву порядок аукционной продажи, то шут, передвинув из угла к картинам небольшой круглый столик, взял стоявшую в том же углу трость Петра Великого и закричал:
– Нужен бы мне был молоток, да за него дело сделает вот этот посошок, знакомец мой и приятель.
Стукнув по столику, Балакирев объявил условия продажи и, указав на первую картину, сказал:
– Оценка рубль.
– Два рубля! – сказал один из купцов.
– Итого три рубля. Первый раз – три рубля, второй раз – три рубля, никто больше? Третий раз...
– Десять рублей! – сказал Апраксин.
– Итого, тринадцать. Никто больше? Третий...
– Полтина! – сказал купец.
– Не много ли прибавил? – заметил Балакирев. – Не разорись. – Затянув решительное: "Третий раз!", он поднял трость.
Апраксин надбавил полтора рубля, и Балакирев, как ни растягивал свое "Третий раз!", принужден был стукнуть тростью. Уж продано было восемь картин, остались только две. Иная пошла за десять рублей, иная за пять, иная еще за меньшую цену. Шут-аукционер при всех своих стараниях выручил только сорок девять рублей. Дошла очередь до списка с Корреджиевой «Ночи». Высшую цену, двадцать рублей, предложил Семен Степанович Крюков.
– Итак, двадцать рублей, – сказал Балакирев, поднимая трость. – Третий раз...
Чем более шут тянул это слово и чем выше поднимал трость тем ниже упадал духом Никитин. Двадцать рублей за полугодовой беспрерывный труд!
Балакирев готов уж был стукнуть тростью, как вдруг раздались слова: "Триста рублей!" Все оглянулись с удивлением в ту сторону, откуда раздался голос, и увидели Никитина, обнимавшего колена Петра Великого.
– Встань, брат, встань! – говорил государь, поднимая Никитина. – Не благодари меня! Я лишнего ничего не дал за твою картину.
У Никитина катились градом слезы. Он не имел силы выразить словами благодарность свою монарху.
– Кто купит эту картину, – сказал Петр Великий, – тот докажет мне, что он меня любит.
Цена вмиг возросла до девятисот рублей. Аукционер едва успевал выговаривать свои первые, вторые и третьи разы и, сбившись наконец от торопливости в счете денег, закричал:
– Эй ты, Балакирев! Неужто ты любишь менее других своего царя? Сколько ты, пустая голова, даешь за картину?
– Полторы тысячи. Докажу, что и дурак любит царя не меньше всякого умника! Третий раз...
Он хотел стукнуть тростью, но Меншиков остановил его, сказав: "Две тысячи!"
– Третий раз...
– Три тысячи! – воскликнул Апраксин.
– Третий раз...
– Четыре тысячи! – закричал Головкин.
– А я даю пять! – прибавил подрядчик Крюков. – Никому на свете не уступлю!
Балакирев, подняв трость, затянул: "Третий раз!" Меншиков и все другие вельможи готовились надбавить цену, но государь, приметив сие, дал знак рукою аукционеру, и трость с такою силою стукнула по столику, что он зашатался.
– Данилыч! – сказал монарх на ухо Меншикову, взяв его за руку. – Я уверен, что ты и все твои сослуживцы меня любите. Однако ж ты, я чаю, не забыл, что на тебе и на многих других есть казенный начет. Чем платить несколько тысяч за картину, лучше внести эти деньги в казну. От этого для народа будет польза. Вы этим всего лучше любовь свою ко мне докажете. Скажи-ка это всем прочим, кому надобно.
– Будет исполнено, государь! – отвечал Меншиков, поклонясь.
Между тем Крюков принимал поздравления с покупкою.
– Подойди-ка, брат Семен, ко мне! – сказал монарх подрядчику. – Спасибо! Из любви ко мне ты сделал то, что в иностранных, просвещенных государствах делается из любви к изящным художествам. При помощи Божией и в моем царстве будет со временем то же. Все-таки спасибо тебе! Я тебя не забуду!
Царь поцеловал Крюкова в лоб и потрепал по плечу. Подрядчик чувствовал себя на седьмом небе от восторга.
– В награду за твой поступок я прикажу назвать канал, который ты вырыл здесь в Петербурге, твоим именем. Доволен ли ты?
*Крюков канал, доныне сохранивший сие название, окончен был в 1717 году означенным подрядчиком.
– Ну что, Никитин? – продолжал царь, обратившись к живописцу. – Оставишь ты свое искусство или будешь и впредь писать?
Никитин снова бросился к ногам государя. На другой день, рано утром, он внёс в ратушу весь долг.