• Издания компании ПОДВИГ

    НАШИ ИЗДАНИЯ

     

    1. Журнал "Подвиг" - героика и приключения

    2. Серия "Детективы СМ" - отечественный и зарубежный детектив

    3. "Кентавр" - исторический бестселлер.

        
  • Кентавр

    КЕНТАВР

    иcторический бестселлер

     

    Исторический бестселлер.» 6 выпусков в год

    (по два автора в выпуске). Новинки исторической

    беллетристики (отечественной и зарубежной),

    а также публикации популярных исторических

    романистов русской эмиграции (впервые в России)..

  • Серия Детективы СМ

    СЕРИЯ "Детективы СМ"

     

    Лучшие образцы отечественного

    и зарубежного детектива, новинки

    знаменитых авторов и блестящие

    дебюты. Все виды детектива -

    иронический, «ментовской»,

    мистический, шпионский,

    экзотический и другие.

    Закрученная интрига и непредсказуемый финал.

     

ДЕТЕКТИВЫ СМ

ПОДВИГ

КЕНТАВР

 

Юлия ШАРАПОВА

 

 

 

 

 

 

ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ
Отрывок из рассказа
ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ


Александр Федорович Добрососедский был приличным бухгалтером. Скромно и благополучно дожил до пятидесяти с лысинкой. Давно забытый бывшей женой, жил уединенно и два раза в месяц посещал общество поэтов- любителей «Последний сонет».

В пятницу вечером Александр Федорович нашел труп своего соратника-рифмоплета Евсея Фета.

Поначалу подумав, что Евсей снова решил зло над ним подшутить, Александр Федорович подошел к лежащему ничком поэту со словами увещевания, потрогал застрявшую между его лопатками штуку и тут же в ужасе отпрянул. Лежащий на полу возле журнального столика Евсей Фет был по-настоящему мертв, из его спины выразительно торчала рукоятка кухонного ножа. «А в прошлый раз мы этим ножом колбасу резали», – беспомощно подумал Александр Федорович.
Держась за спинки стульев, он доплелся до противоположного края большого стола, там опустился на стул и стал водить глазами по комнате.
Это был небольшой кабинет с длинным столом для заседаний, в книжном шкафу среди признанных классиков стояли два самиздатовских сборника авторов «Последнего сонета» и персональная книжечка стихов председателя общества Владимира Потугина. Кабинет им выделил для сборов директор дома культуры машиностроителей, который и сам был падок до складывания рифм. На журнальном столике, как обычно, стояли чайник и чайный сервиз на двенадцать персон: для поэтов и слушателей. Поэтов обычно было намного больше.
Словом, все в кабинете было привычным, за исключением трупа Евсея Фета на полу.

Александр Федорович разволновался не на шутку. Сегодня у него должно было состояться премьерное чтение сочиненных на этой неделе стихотворений, из-за чего он и решил прийти пораньше – порепетировать. Евсею Фету была отведена роль оппонента. Александр Федорович заранее боялся его неприятных вопросов о сюжете и подковырок по поводу рифм. Роль оппонента Евсей брал на себя охотно и довольно часто донимал поэтов-любителей своей критикой, в то время как его стихи критиковать почти никто не решался, дабы Евсей потом не отыгрался, порвав смелого поэта на сотню строк. Доставалось от него даже председателю «Последнего сонета» Потугину. Только директор дома культуры Сергей Николаевич Самолюбов не боялся Евсея Фета. Авторитет содержателя рифмоплетного приюта Евсей поколебать не решался.

Итак, обстоятельства складывались для Александра Федоровича весьма неудачно. Он был один в кабинете со своим мертвым оппонентом и, конечно, должен был попасть под подозрение. Александр Федорович хотел убежать в туалет и запереться в кабинке, чтобы подождать там, пока мертвого Фета найдет кто-нибудь другой из его собратьев по перу, но ноги предательски не слушались его. Александр Федорович сидел неподвижно и смотрел на труп. И мысли его были непослушны, как и ноги, и рифмовались в голове сами собой:

Труп Фета люди на ковре найдут
И скажут: «Вот, Евсей, последний твой приют.
Или так...
С ножом в спине поэт здесь умер Фет,
Таков последний был его сонет.

За созерцанием трупа застала Александра Федоровича Маша Лупашина. Александр Федорович увидел, как ее «рубенсовские» формы, обтянутые розовым горошком, возникли в дверях и поплыли в сторону тела Евсея.
– Здравствуйте, милый Александр Федорович, защитник вы мой!.. Евсей, что это с вами, вам плохо?
Маша Лупашина поставила на журнальный столик пакет с продуктами, присела возле Фета, коснулась ножа, торчащего из его спины, вздрогнула всеми розовыми горошинами на платье, и подняла на Александра Федоровича круглые блестящие глаза.
– Ах! Это вы его из-за меня? – молвила она.
И Добрососедский понял, что пропал. На прошлом поэтическом заседании он защищал Машины стихи от нападок Фета, обвинявшего ее в том, что она злоупотребляет рифмой «любовь-вновь». Александр Федорович так преуспел в своем рыцарстве, что даже директор дома культуры Самолюбов, часто и сам вдохновлявшийся Машиным декольте, по достоинству оценил его адвокатство.
Маша подошла к онемевшему Александру Федоровичу и прижала его голову к своим гороховым телесам.
– Милый Александр Федорович, ну что вы... Не надо было так уж...
Александр Федорович готов был заплакать, но не мог.

– Непостижимый промысел любви, – начал свой экспромт Семен Платонов, сочинявший стихи в кабине своего подъемного крана и потому на многие мелочи смотревший свысока.
Но тут крановщик-философ Платонов заметил Евсея Фета, который был бесповоротно мертв.
– Ах ты, Евсей, мелкий человечишко, – с сожалением произнес крановщик, – и при жизни был пакостником, и смертию своею напакостить нам решил.
На стуле у двери присел незаметно вошедший Тимофей Сутулов, которому за его молодость прощали, что он разбавляет свои бесконечно однообразные стихи внезапными матерными восклицаниями.
Платонов сел рядом с безэмоциональным Тимофеем.
– Какова поэзия жизни и смерти, – хлопнул он себя по колену, – Фет покинул наш литературный салон, не выходя из него.
Тимофей Сутулов выглянул из-под большой бесформенной копны волос, задержал взгляд на трупе и снова спрятался под своей гривой.
– Это его Александр Федорович из-за меня, – с гордостью тихо сказала Маша.
Добрососедский буркнул что-то, но никто его не услышал.
– Да что вы?! – искренне изумился Платонов. – Вот уж не думал, что Александр Федорович способен на такой кульбит.
– Ни хрена себе! – высказал, наконец, свое мнение Тимофей.
– Мы все обещаем молчать, не бойтесь, милый Александр Федорович, – гладя его по лысеющей голове, произнесла Маша.
– Я трогал ножик, – потея от страха, выдавил Добрососедский.
Платонов посмотрел на уткнувшегося в Машу Добрососедского, подошел к трупу Евсея Фета и стал его задумчиво разглядывать, словно пытаясь увидеть отпечатки, оставленные Александром Федоровичем.

В кабинет вошли председатель «Последнего сонета» Владимир Михайлович Потугин и секретарь общества Ирина Иванькина. Потугин был уважаемым работающим пенсионером, примерным дедом и отцом, он сочинял стихи о тяжелой судьбе России и целых два раза печатался в областной газете, так что заслуженно занимал свое председательское место. Ирина Иванькина, педагог со стажем, мать двойняшек, состоящих на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, писала рифмованные методички, полные ценных рекомендаций детям и их родителям.
– Ох! Это что же с Евсеем? – ужаснулась Иванькина.
– Кажется, он убит, – протянул, остановившись над телом, председатель.
– Как это... непедагогично, – сказала Ирина, попятившись к дверям.
– Это кто же его так? – вопросил Потугин и посмотрел на поэтов.
– Это он получил удар от судьбы, – ответил Платонов.
– Это он сам, – сказала Маша, все еще не выпускавшая погруженного в ее горошек Добрососедского. – Его Александр Федорович нашел, видите, он в шоке.
Председатель непоэтично высморкался в большой клетчатый платок.
– Печально. Прискорбно даже, я бы сказал. Надо сообщить полиции, я полагаю.
Иванькина робко подняла руку.
– Можно я директора позову?
– Правильно, Ирина, – сказал Потугин, – зовите Сергея Николаевича, пусть решит, как с этим быть.
Иванькина с облегчением скрылась в дверях.

Александр Федорович, немного успокоившийся в Машиных объятиях, продумывал свое алиби. Выходило нехорошо: на поэтическую встречу он шел пешком, не спеша, мысленно репетируя выразительное чтение, по дороге никого не встретил, и, когда он заходил в вестибюль дома культуры, как назло, даже вахтерша куда-то отлучилась. В дальнем углу пустого буфета, мимо которого шел Александр Федорович, шаркала шваброй под столом Арина Родионовна Тихомирова, уборщица и верная слушательница поэтов-любителей. Добрососедский помахал ей, но она не заметила – слишком была занята выметанием фантиков. Получалось, что свидетелей его невиновности нет. Как же ему теперь доказать, что Евсея Фета он застал уже неживым? Александр Федорович всхлипнул в Машу, и та обтерла платочком его плешину.

В кабинет вплыла Нинель Алмазова, бледная, одинокая дама лет тридцати пяти, работавшая в библиотеке дома культуры. Она слыла интеллектуалкой: в каждом ее стихотворении упоминалась какая-нибудь знаменитая личность. Когда она тихим голосом читала свои творения, всем приходилось напрягать слух. Прижимая к себе вечный блокнотик, полный известных имен, Нинель тихо поздоровалась и обвела взглядом задумавшихся собратьев по перу, затем посмотрела на тело Фета, вздрогнула и села.
Со словами «Вечер добрый. Что я пропустила?» вошла Тихомирова. Она имела обыкновение, сидя в кресле у окна и кивая в ритм выступавшим поэтам, вязать носочки для своих многочисленных внуков и правнуков.
Председатель загородил собою труп.
– Вы присядьте, Арина Родионовна, и не волнуйтесь.
Арина Родионовна села рядом с Нинель, положив на колени пакет с вязанием.
– А чего волноваться-то, Владимир Михайлович? Если напачкали, пролили чего, да вижу, что Евсей уже натоптал башмаками, так это дело привычное: я быстренько за тряпкой схожу. Чего вам в грязи-то сидеть?
Потугин отошел в сторону, открывая уборщице причину для волнений. Арина Родионовна нацелила очки в сторону трупа Фета и ахнула.
– Оттоптался, милок! Эх... Что это у него из спины торчит? Ножик, что ли?
– Ножик, – подтвердил председатель Потугин.
– Кухонный? – захотела уточнить Арина Родионовна.
– Да-да, – сказала Маша, – которым мы бутерброды режем и тортики.
– Беда... – ответствовала Арина Родионовна. – Сергей Николаич ругаться будет, что ножик не по делу применили. Теперь вот новый покупать придется.

Добрососедский с ужасом представил, как полиция находит на ноже его отпечатки. Ему начал мерещиться темный каземат с зарешеченным окошечком и крысы.

Тут Маша Лупашина выпустила его из объятий, потому что в проеме дверей возник авторитетный живот Самолюбова, следом появился и сам Сергей Николаевич, сопровождаемый Иванькиной.
– Нет, господа поэты, это все-таки форменное безобразие! – пробасил Сергей Николаевич, остановившись над трупом Фета. – Нашел место, где умереть!
Он повернулся и сверлящим взглядом поочередно обозрел каждого.
– Я вызвал полицию. Если кто-то из присутствующих считает необходимым что-то мне сообщить до ее приезда, то поспешите.
Маша Лупашина старательно заморгала, глядя на Платонова и Сутулова. Платонов покашлял в ответ и встал.
– Полагаю, сообщить нам нечего. А то, что у всех был повод не любить покойного, так это вы и так знаете, Сергей Николаевич.
Александр Федорович взрогнул: «Каков смельчак!»
– Вооот! – выразительно сказал директор, придвигая свой авторитет к крановщику-философу. – Этого никому говорить нельзя! Скажем полиции, что Евсей Фет был уважаемым членом нашего поэтического сообщества.
Платонов глубокомысленно уточнил:
– Уважаемым поэтом или уважаемым человеком?
Директор подошел к крановщику вплотную и уперся в него животом.
– И то и другое!

Добрососедский тщетно пытался перебрать в мыслях причины, по которым он мог бы уважать Евсея Фета.

Следователь Кирилл Дерюгин одной ногой был в самолете, мысленно примеряя на себя маску для дайвинга, представляя разноцветных рыбок и разноцветные купальники загорелых красавиц, когда в кабинет вошел его начальник.
– Кирюша, – сказал майор, кладя папку ему на стол, – дело должно быть простецкое, раскроешь за пять минут и – в отпуск.
– За что?! – вопросил Кирилл, дописывавший, как он надеялся, последний отчет.
– Ты у нас на концертах замечательно стихи читаешь! – похлопал его по плечу майор. – Это дело прямо по твоей части.

Свидетели, по совместительству – подозреваемые, тихо сидели в кабинете с трупом. Дерюгин вздохнул, переписал всех в блокнот и выставил за дверь, освободив место полиции. Участники «Последнего сонета» разместились в соседнем кабинете в ожидании своей очереди для дачи показаний.

Пока его коллеги возились с телом и собирали отпечатки, Кирилл Дерюгин разглядывал записную книжку убитого. Чем дольше он листал, тем больше содрогался и тем яснее понимал, насколько правы были учителя в школе, заставлявшие его уважать Пушкина и Лермонтова.

Он ей звонит каждый вечер,
Чтоб назначить встречу...

Любовь – ха-ха,
Сплошная чепуха!..

Ночь светла,
В поле выросла свекла...

Коррупция нам дана,
Чтобы была побеждена она...

Кирилл отложил записную книжку: «Если окажется, что его убили за стихи, я не удивлюсь. За такое творчество и я бы его убил! А уж каково было бы Афанасию Фету читать стихи своего потомка... Или однофамильца?». Кирилл порылся на задворках школьной памяти, но из биографии русского поэта Афанасия Фета вспомнил только то, что был он незаконнорожденным. Следствию эта информация помочь не могла, потому что Афанасия с Евсеем разделяли больше ста лет.

 

Рассказ Юлии ШАРАПОВОЙ "ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ"

опубликован в журнале «Детективы «СМ» №01-2016г.(выходит в феврале)

 

Статьи

Посетители

Сейчас на сайте 308 гостей и нет пользователей

Реклама

Библиотека

Библиотека Патриот - партнер Издательства ПОДВИГ