Юрий БЛИНОВ

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ
Глава из романа
ПРЕДЛОЖЕНА АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

Глава 1. ПОБЕГ
Лето в ту пору дышало зноем, рвалось грозовыми раскатами, душило гарью полыхающей тайги. Лежать бы в такое время на берегу, около реки, загорать, плескаться в теплой, ласковой водичке, балдеть, а он, беглый каторжник Михей Полторацкий, обходя стороной людные места, забираясь в глубь тайги, уходя от погони сквозь чащи и буреломы, пробирался на родину – в Расею-матушку, в Тверскую губернию.
Это был здоровенный, чернобородый детинушка, лет двадцать пяти от роду, из пашенных крестьян. Шел он по тайге сторожко и чутко, как обложенный волк, избегая встреч с людьми, сторонясь и зверя. Намеченный им путь далек, долог и тяжел – не приведи господь по незнакомым местам, в одиночку, без средств защиты от гнуса, без еды, компаса. Тайгой до самой Тюмени, а это испытание вряд ли кто сдюжит. Дальше вообще незнамо, как бог положит.
Ушел в бега Михей из-под самого губернского, сибирского города, города ссыльных – Тобольска, убег, не дойдя до острога несколько верст, Побег его оказался настолько прост и дерзок, что он сам удивлялся его обыденности. Взяли его в родной деревне Тверской губернии за бунтарские призывы, за смущение крестьян, призывы к жизни без мироедов, без всякого рода угнетателей, без обложных податей и налогов.
Михей характером тверд, уравновешен, свободу, как воздух, любил. При поимке дерзко заявил жандармам, что все равно от них уйдет, и потому во время этапа к побегу готовился, ждал удобного случая, и случай представился. Запросился он у охранника по нужде, а тот, никого из своих не предупредив, повел его от тракта к лесу, напряженно ловя ухом лесные звуки и шорохи.
Внезапно остановился и замер, различив вдалеке песнь глухаря. Древняя, как сама жизнь, песнь, не песнь даже, а отличная от всяких других музыка, завораживала неслыханными, древними скрежещущими звуками – казалось, будто кирпичом по косе водили поперек ее лезвия. Музыка будила, звала дух предков, махровый, дикий, потусторонний, тащила в темную, непроходимую хмарь, глушь.
Охранник, раскрыв рот, заслушался, растворился в песне. Тут-то у Михея и появился шанс улизнуть. Вот он, благоприятный момент, – бери охранника голыми руками. Не сразу, правда, окончательное решение созрело, поскольку вещь-то щекотливая, непростая, жизнь человека на кону стояла. Вот и замедлился малость – решал: убивать охранника, не убивать? Убивать, особливо по первому разу, дело тяжелое, душе противоречащее, – человек-то Богом создан. Мог ведь охранник, эвон какой здоровый мужик, быстро прийти в себя и свистнуть своих на подмогу. В общем, мозг говорил: надо, а сердце сопротивлялось.
Однако время шло, мог и упустить момент – остаться с носом, потому решился – стукнул он страстного любителя природы пудовым кулаком, вполсилы всего и приложился-то. А тот, мужик с Михея ростом, ухнул в траву без звука как подкошенный, показалось даже, что коньки откинул. Михей-то решил ведь не убивать его, послушал сердце, оглушить только хотел, но и легко бить не собирался. А не бить, подходящий случай не использовать тоже грех – не за что ведь сослали. Он же, в целом-то, за справедливость боролся, за равноправие.
Лежит охранник, не шевелится, на губах пена. Заволновался Михей, за жизнь солдата обеспокоился и по первости, по доброте своей давай его в чувство приводить – по щекам охаживать. Потом опомнился, задрал у того веко, увидел глаз живой, не остекленевший, перекрестился, вздохнул облегченно.
В первую очередь от кандалов освободился, он их еще в пути подпилил, на ночевках, привалах. Цепи разогнуть ему труда не стоило – подковы в жгут закручивал. Сбросил кандалы, вырвал винтовку охранника, которую тот, несмотря на беспамятство, все еще цепко держал в руках, патроны, нож, спички забрал и скачками – в глубь леса, не оглядываясь, не останавливаясь.
Твердо и непоколебимо было его первоначальное решение – пробираться домой, на родину, но, чем дальше уходил он от этапа, тем трезвее и продуманней становились его суждения, проходила горячность, тем острее и горше сознавал он невозможность своего возвращения домой. Появиться там означало снова плен, каторгу. Поэтому, не доходя до Тюмени, Михей резко повернул на север и пошел сторожко, рассчитывая на чутье, через гиблые Тарманские болота, в необжитый Тавдинский край.
Как преодолел непроходимые летом места, миновал топи, мочажины, одному богу известно, но прошел. Через несколько верст вышел на торную звериную тропу, повернул по ней на восток и вскоре оказался у водопоя зверей, у красивого большого озера. Высокая левая сторона берега привлекала своей вздыбленностью, неукротимостью, на ней и решил он обосноваться, в первую очередь ставить дом – избу.
Необходимый инструмент для строительства он выменял на убитую птицу и зверя в староверческих деревнях, а кое-что так, без спроса, взял в охотничьих заимках – поделился, так сказать, взял без ущерба для хозяина.
С утра до вечера Михей рубил лиственницу – не поддающееся разрушению, ни сырости, ни времени, прочное, плотное, тяжелое дерево, оно так Михея, обладающего недюжинной силой, выматывало, что он едва дотягивал ноги до кострища. Съедал, обжарив, кусок лосятины или глухаря, залезал в балаган и падал в сон замертво. В семье, где вырос Михей, все делалось добротно, баско, из прочного, на века материала. Мастерство передавалось от отца к сыну, от сына к внуку. Не было заморышей в роду Михея, мужики под потолок ростом, могучего здоровья и долголетия, по натуре добрые, с широкой душой, не знавшие усталости.
Вот и Михей слишком добр к охраннику оказался, тот быстро очухался и погоню организовал. Хорошо, на пути болото оказалось, испугались они в него сунуться, хотя и видели (по следам), что Михей в него залез. Они же посчитали, что болото его и без их участия сожрет. И со спокойной совестью повернули обратно.
Лиственница – дерево сибирское. Михей с ней дотоле не сталкивался, лишь понаслышке знал, а здесь, у озера, вплотную познакомился, оценил ее качества, и нашла коса на камень. Наметил из сухих стволов срубить нижние венцы, нелегко досталось – кровяные мозоли на руках, самого от изнемождения пошатывало, но срубил. Ему бы успокоиться, ан нет, вошел в азарт – проверить захотел, кто кого побьет крепостью – он лиственницу или она его, пока не накатал бревен на целую избу.
Чешет, рубит бревно, а топор отскакивает, словно не по дереву идет Михей, а по резиновому ободу. Высох мужик, в комок мышц превратился, но к первым заморозкам дом без единого гвоздика был поставлен.
Изба просторная, добротная, крепкая, живи – не хочу, но, на беду Михея, повадился к нему на становище медведь бурый – хозяин здешних мест. Не понравилось, видать, топтыгину, что его законные места без спросу занимают, и начал он выживать пришлого захватчика: то дверь выломает, то крышу разберет, то в дом заберется и кавардак устроит – все кверху дном перевернет, меньше ущерба нанесет, больше напакостит.
Михей за ним охоту устроил, но поскольку без опыта – на медведей никогда не хаживал, то медведь легко обставлял его. Напролом – лоб в лоб, как это за мишками водится, никогда не лез, норовил пакостить, когда хозяин отлучался куда ни то. Умный зверюга оказался. Медведь медведем, но и промыслом заниматься серьезно требовалось, подумать о запасах – зима впереди.
По первым заморозкам приступил Михей к охоте, к ловле рыбы, пока озера, реки лед не сковал, к ее солению и попутно к оценке местности, пойм, долин рек, озер, гари на предмет их пригодности для сенокосных угодий, для пашен, исследовал леса для оценки запасов деловой и дровяной древесины.
Заносил все увиденное на самодельную карту, и мысль, казалось, несбыточная, будоражила его, думка о возможности крестьянствовать в этих диких, но богатых краях. Он ее отталкивал, поскольку в его положении беглого об этом и думать не стоило, но мысль приходила вновь и вновь, теребила Михея, и скоро он не мог думать ни о чем другом. Землю смотрел, высматривал, нюхал, растирал пальцами и удивлялся, откуда здесь, за Уралом, взялся чернозем.
У него в Тверской губернии и на всем Верхневолжье такой земли и в помине нет. Земли отличной – из чернозема – здесь выходило на одну артель. Конечно, обиходить ее много сил потребуется и не в одну годину, а нашим людям, крестьянам, привыкать, что ли, пахать и вламывать от зари до зари. Зато потом она – землица-то – отблагодарит славно, урожай может дать в два-три раза больше, чем в том же Верхневолжье. «Один тут в поле не воин, – сам себя уверял Михей. – Ни поднять, ни осилить таежный край, да и зачем одному-то, к чему – не с кем поделиться, посоветоваться, похвастать».
Тогда и появилась идея позвать, соблазнить земляков. Знал он, что, по столыпинскому указу, едут со всей России мужики, бабы семьями в Сибирь, на вольное поселение, что за отвагу этакую много помощи государством согласно «Правилам переселения на казенные земли…» оказывается и гарантируется. Переселенцам выплачивали по прибытии в Сибирь до двухсот рублей, сорок коров можно купить на такие деньги. Кроме того, выделялось двести строевых дерев на строительство дома и пятьдесят жердей на двор, шестьдесят дерев для гумен и риг и двадцать дерев на баню. С такой подсобой можно куда угодно забираться, хоть к черту на кулички.
Но сорвать людей с насиженных мест не так-то просто – большая это ответственность! – думал Михей. – Вдруг не сложится, что тогда? Прослывешь мерзавцем, человеком без ума, без совести.
Михей еще и еще раз сверял свои замыслы, пересчитывал, измерял земли, и только когда окончательно убедился в верности своих предположений, собрался в Тюмень, чтобы дать вызов землякам. К тому времени заготовил уже пушнины, мяса завялил, рыбы насолил. Добыть зверя, рыбы большой сноровки не требовалось: зверь был непуганый, рыба ходила тучами, сама Утром, по морозцу встал Михей на самодельные лыжи и за два дня, переночевав в Тюневских выселках, добежал до Тюмени. На ярмарке обменял пушнину на лошадь, одежду, домашний скарб, упряжь, сани и, выехав за околицу, остановился, пошел на железнодорожную станцию, искать почтовый ящик, но какая-то сила толкнула его на переселенческий пункт.
В крупных городах Сибири в то время на переселенческих пунктах – станциях – народу скапливалось тьма-тьмущая, шло великое переселение крестьян центральной России в Сибирь. В разношерстной, суетящейся массе легко затерялся Михей, свободно и без напряга раздвигая плечом переселенцев, двигался он супротив потока, в надежде встретить земляков, услышать родной говор, посмотреть на своих людей хотя бы издали. Может, и перекинуться парой слов с тем, кто внушит доверие. И этим облегчить душу, унять тоску по родным краям.
Тут-то и случилась напасть – столкнулся он лицом к лицу с начальником станции. Сошелся и растерялся, но, к чести своей, живо сконцентрировался, натянул шапку на глаза и как ни в чем не бывало двинулся в сторону. Заведующий ухватил его за рукав и, хитро улыбнувшись, спросил:
– Кого, малыш, разыскиваем? Ну-ка, отойдем в сторону, поговорить треба.
Михей начальника переселенческой станции Архипова хорошо запомнил, когда этапом в Тобольск через Тюмень шли, поэтому подобрался, напружинился, приготовился в любой момент улизнуть, а если потребуется, то и кулаком приложиться, как к охраннику. Впрочем, вот как об этой встрече опосля он сам в письме и при встрече рассказывал своему другу Порфирию:
«…Столкнулся я с Архиповым. Нос к носу почти, перетрусил здорово, поджилки затряслись. Вижу, узнал меня. Подумал: сдаст жандармам. Чуть стрекача не дал. Он не торопится сдавать меня, на станцию тащит. Я по сторонам зыркаю, удрать непременно собираюсь, но на всякий случай с волей прощаюсь. Привел он меня в дом – управу переселенческую, усадил за стол, сам напротив устроился и велит:
– Рассказывай! И не ври! Молчишь? Молчанием не отделаешься, говори, как с этапа ушел? Сам исхитрился или группой? – требовательно спрашивает, а на лице то ли улыбочка, то ли ухмылочка, в глазах серых, строгих лукавинка.
Никакой суеты, и жандармов не кличет, а они ведь тут рядом, на перроне. Однако глаза глазами, а что у него на уме – хрен знает. Может, он, как кошка с мышкой, со мной поиграть решил. Я на всякий случай ваньку валяю.
– О чем вы, ваше благородие? Откуда ушел? Вы меня с кем-то путаете. Мы вроде незнакомы, раньше нигде не встречались, – закидываю я удочку.
На самом-то деле я хорошо его запомнил. Он нашего брата, ссыльного, на этапе поддерживал. Скрытно, конечно, подбадривал, еду передавал. В том положении даже малое участие долго помнится, душу согревает. Опять же, откуда мне знать, с каким намерением он это делал, может, в доверие хотел влезть, наши планы узнать, потом доложить куда следует. С другой стороны, может, я в бегах одичал, добро от зла не отличаю, как зверь стал, никому не доверяю. В общем, раскрываться перед ним не тороплюсь. Выжидаю.
Он еще решительней наседает:
– Ладно врать-то! «Не встречались». Я тебя еще на этапе в Тобольск заприметил. Немудрено – этакая верста коломенская. Давай выкладывай. И начистоту.
– А вам зачем? – я его тоже в упор спрашиваю и пристально в глаза гляжу. Что в них заложено, ловлю: неприязнь, пренебрежение, и разъяснится все. «Ежели что замечу, – думаю про себя, – опять удирать придется, опять силу применять». А уж больно мне этого не хочется. Мужик-то вроде бы ничего, я за того охранника не отмолился еще, не искупил грех. Но и другого выхода не вижу, загнал он меня своими недомолвками, полунамеками в угол. Все проверяет меня, ошибиться, знать, боится. Может, время тянет, жандармов ждет. В общем, подобрался я. А он, Архипов-то, прочитал меня быстрей, чем я его, мою готовность к немедленному действию, рассмеялся и спрашивает:
– Что набычился? Пристукнуть меня собираешься? Не торопись. Пригожусь еще, – поерничал и, уже на полном серьезе, заговорил: – Пошутили, и будя. Я испытать тебя хотел. Расхаживаясь по Тюмени вольно, как местный, а тебя разыскивают. Я интересовался в околотке, да полицейские и сами ко мне приходили, просили, если запримечу что подозрительное, немедленно сообщить. А тебя немудрено вычислить, больно заметный, за версту видать, как горы Гималайские. Борода к тому же разбойничья, взгляд рыскающий, пронзительный и документов наверняка нет. Благодари бога, что на меня попал, а то бы быть тебе опять схваченным. Уж больно рисковый ты. Не к чему это в твоем положении, – пересел ко мне на скамейку, приобнял. – Теперь можешь, не боясь, рассказывать, если, конечно, убедил тебя, что я не враг твой. Я тем временем подумаю, как с тобой быть, как неприметнее тебя сделать. Да! – хлопнул Архипов себя по лбу. – Что это я гостя одними словами потчую? Надо же накормить сначала, а уж потом расспрашивать.
Архипов действительно в людях хорошо разбирался – немудрено, он в Тюмени не только начальником переселенческой станции состоял, перед ним тысячи народу за год проходило, и он уже несколько лет возглавлял подпольную организацию эсеров. В ней нужно было разбираться в людях крепко, иначе каюк, быстро ее прихлопнут, людей повяжут и в ссылку сошлют, а то и на каторгу.
Им требовались надежные ребята. Поэтому-то он и мозговал недолго, но присматривался к человеку очень внимательно, цепко, понял, что эта «верста коломенская» надежная, верная, и раскрылся перед ним, и помог.
Сразу, конечно, вербовать не стал, решил присмотреться еще повнимательней, а уж потом… Сам-то Архипов был надежным, верным человеком, но иногда чувствовал в себе не одного, а двух противоречивых людей, один, вроде как, верой и правдой служит государству, а другой под это же государство яму роет. Один – честный и верный, другой выходил вор и обманщик. Эта раздвоенность порой так его доставала, что он вскакивал, хотел бежать и перед государственными органами каяться, что он с трудом сдерживался.
Вот и сейчас он заставил в себе эти мысли замолчать, встал, шкаф распахнул, вывалил на стол всяческой снеди, сам уселся основательней и приготовился слушать. Понял я, скорее нутром, а не головой, достиг, что человек он нормальный, надежный, в то же время душа моя тоже требовала поделиться пережитым, довериться кому-то. Я все ему и выложил. Архипов внимательно, не перебивая, выслушал, особенно про охранника-любителя природы, посмеялся и спросил:
–>И меня хотел этим же кулачищем попотчевать? Знатно, знатно! – опять смеялся до слез. – Кулаком приложился слегка, это в кандалах-то – неловко же с силушкой-то. А он, детинушка под потолок, со лбом, как у шимпанзе, и ножки вытянул. Ха-ха-ха. Кулак крепче толоконного лба оказался. – Отсмеялся, встал подобранный, велел подождать, есть, не стесняясь, досыта и все что подано, и ушел.
Наверное, с час ждать пришлось. Пришел Архипов довольный, все, значит, выгорело. Принес метрики на чужую фамилию, имя, правда, сохранил, Михей я и остался, только не Богатырев, а Удалов, сделал справку на поселение, вроде как переселенец я, ножницы и бритву опасную принес. Чем уж я так ему по нраву пришелся, не могу ответить, только пекся он обо мне, как о родном сыне. Усадил меня на табуретку посередь комнаты-кабинета, и самолично волосы на голове под «горшок», бороду и усы под ноль постриг, потом еще и побрил. В общем, так меня обкорнал, что я сам себя не узнал, поглядел в зеркало и расстроился.
А ему все шуточки-прибауточки: «Теперь, – говорит, – тебя никто не признает, и не медведь тебя, а ты медведя бояться будешь». Что ни говори, друг мой Порфирий, а судьба улыбнулась мне этим человеком, настоящий мужик оказался, сердечный, порядочный, а потом я прослышал, что он вроде бы в партии какой-то запрещенной, может, и меня в будущем намеревался туда затащить. Потому и помогал. Он и в дорогу помог мне собраться, закупить необходимое подсказал где, и напутствовал, чтоб я поменьше из леса высовывался, до тех пор пока не забудется мой побег и поиски не прекратятся. Он же одобрил идею звать земляков на переселение.
У него на столе я письмо тебе и оставил. И совет в нем написал вам о том, что, как только до Тюмени доберетесь, в первую очередь к Архипову идите, он в курсе дел и поджидает вас, и во всем поможет».
Оставив письмо для отправки у Архипова, Михей укатил на место будущего поселения его земляков, с будущим названием Михеевка, в свой не до конца достроенный дом, навстречу с хозяином тех мест, с мишкой топтыгиным.

Роман Юрия БЛИНОВА «ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ»

и послесловие Сергея ШУЛАКОВА "РУССКАЯ ТАЙНА"
опубликованы во втором выпуске журнала «ПОДВИГ» за 2016год (ФЕВРАЛЬ)