Сергей ИВАНОВ 

«ПОБЕДИТЕЛЬ». Отрывок из повести

ПРЕДЛОЖЕН АВТОРОМ ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ НА САЙТЕ

«Утренний туман еще не до конца рассеялся, когда немцы начали артиллерийскую подготовку. Виктор, принявший взвод, с благодарностью вспоминал полевые занятия, во время которых сиживал в блиндаже под батареей. Сначала редкий и рассеянный, ударяющий по тылам и резервам на опушке леса, огонь противника все наращивал мощь и силу, сосредотачиваясь на окопах. И вот уже в сотне метров от Виктора вздыбилась земля, взлетели в воздух бревна, удерживающие стенки окопа, неестественно, как тряпичные куклы, разлетались изломанные человеческие тела.
Окопы были отрыты для солдат армейских частей, рослые гвардейцы пытались быстро нарастить брустверы, но времени на это не оставалось. В болотистых частях позиций не было и таких окопов – лишь небольшие кучки дерна, едва позволявшие укрыться от наблюдения противником. Потери росли. Санитары, где бегом, где ползком, уносили раненных. Три невыносимо долгих часа немцы смешивали с землей линию обороны Кексгольмского полка. Наша артиллерия отвечала, но, с этой стороны окопов, казалось, что слабо. А потом в атаку пошла германская пехота.
 Виктор видел затянутые в серые чехлы шлемы германских гренадеров с высокими шишаками. Первая волна наступавших была срезана залпами артиллерии и огнем пулеметных команд кексгольмцев. И командир его роты скомандовал контратаку.
 Кегсгольмцы не были паркетными шаркунами. Русская императорская гвардия в целом была высокобоеспособна, отлично снабжена и обучена. Большие потери не подорвали боевого духа полка. Рослые солдаты легко перемахивали брустверы и устремлялись вперед. Между русскими и немецкими позициями лежал влажный болотистый луг, сами позиции находились на расстоянии дальнего ружейного выстрела, за нашими окопами высился сосновый лес. Все четыре роты батальона Виктора, подхватив «ура!», побежали к смешавшимся шеренгам неприятеля.
 Виктор выскочил из окопа одним из первых, но теперь вышло так, что он бежал не позади цепи, как требовали наставления, и не впереди, как часто делали офицеры. Для него цепи вообще не было – справа и слева от Виктора неровными группками по три-четыре человека бежали и падали солдаты. Крик «ура!» стих, настало тихое ожесточение штыкового боя – одиночные выстрелы, вскрики, хрип, лязг, одиночная брань. Вот откуда-то из свалки вынырнула фигура в сером, с винтовкой наперевес, со смазанным, словно маска, лицом, устремилась к Виктору.
«Немец», – безотчетно подумал он, выкинул в сторону серого руку с револьвером, два раза нажал на спуск. Фигуру дернуло влево, она завалилась набок. Мелькнула еще одна тень – свой, в родной темно-зеленой гимнастерке. Рядовой Терещенко, пожилой и спокойный, исправный солдат, всадил штык в набегавшего немца, и лицо Терещенко было страшным: неподвижным, мертвым, только глаза горели жутким огнем, казалось, прожигавшим врага сильнее проникновения стали штыка. Кто-то из солдат его роты упал на колено, мгновенно бросил винтовку к плечу, выстрелил…
 Немцы бежали к своим окопам. Раздались свистки, команды на отход – как только противник будет у своих брустверов, откроют огонь вражеские пулеметы и полевые пушки. Но людей, разгоряченных погоней, было не так легко остановить. Даже такие дисциплинированные солдаты, как кексгольмцы, смогли остановиться, повернуть назад, не сразу. Они неровно, группами, помчались к своим позициям, побежал и Виктор. Заработали немецкие пулеметы. Упал один солдат, другой будто бросился вперед, упал, остался неподвижен… Виктор тоже упал, как учили. Подсохшая земля подалась под ним, локти гимнастерки, колени стразу стали мокрыми. Машинально отметив этот факт, Виктор проворно пополз к окопам, крича своим: «Ложись! По-пластунски!» Несколько ближайших солдат услышали, упали, поползли. Другие продолжали бежать уже впереди. Едва заметно дрогнула земля, до Виктора долетели несколько влажных комьев. Со стороны немецких позиций послышались хлопки, воздух наполнился неприятным шелестом. «Шрапнель», – так же машинально подумал он, продолжая работать локтями и коленями. Сильно мешала шашка. Вот он, бруствер своих окопов. Виктор перевалился за него, упал на дно траншеи, быстро встал, поправил фуражку. Командир его роты поручик Осипов уже отдавал приказ рассчитаться, выяснить потери…
 Виктор отдал команду, а в голове неслось потоком: «Первый бой… Недолго атаковали… Оборвался, испачкался…» Неподалеку возникла перепалка – раненный отказывался от помощи и провожатых, желал остаться в окопе. Виктор идет наводить порядок, но слышит свист, разрыв. Дрожит земля – немцы снова начали обстрел.
 Он выглянул из окопа. Точно – за траншеями неприятеля, на артиллерийских позициях, появились белесые дымы. По линиям наших окопов пошли разрывы: серые, черные, зеленоватые… Солдаты, сжавшись на корточках, вжимались в стенки окопов, в землю. Грохот, свист, ошметки влажного грунта потоком… «Должно быть, так покойника закапывают», – мелькает в голове. Разрыв, встряска, земля. И новый разрыв. «Что же наши пушкари не подавят?..» Разрыв, встряска…
 Через час немцы снова пошли в атаку. Но контратаковавшие пулеметчики бегут из леса со своими «максимами», вот установили, пошла работа. Послышались и хлопки нашей полевой батареи. Свисток ротного – к атаке… Виктор отдал команду, осмотрел своих солдат, крикнул: «Пошли, братцы» и выскочил из окопа. Рядом солдат Перепелкин сипит хрипло, натужно: «Ура-а..». «Кто ж его услышит-то?..». Но крик подхватывают, кричат оглушительно, потом бросают: снова лязг, шлепки, будто в мякоть, хрип, одиночные выстрелы.
 На этот раз дошли до немецких позиций, приготовленных тоже наспех, при отступлении. Слева глухо, не по-нашему бьет немецкий пулемет. В его сторону, слегка пригибаясь, бежит ротный Осипов, не отстают двое солдат, назначенных для связи, Шапкин и Головизнин. Серая тень надвинулась спереди справа, Виктор, не успев поднять руку, почти от бедра два раза нажал на тугой спуск, щелкнули два выстрела, тень пропала. Он снова сфокусировал внимание на ротном – тот стоял на бруствере, почти над немецким пулеметом, хладнокровно стреляя в окоп. Пулемет замолчал. Повинуясь бессознательному, наверное, ошибочному порыву, Виктор бросился на помощь командиру, почти добежал до вражеского окопа, увидел, что в нем стоит немецкий офицер, он только что выстрелил в Осипова, тот согнулся, упал… «Хорошо, что не к немцам…».
 – Что ж ты, собака-а!.. – На немецкого лейтенанта сверху бросается фельдфебель Субботин, штык его винтовки входит немцу над ключицей, тот оседает под весом Субботина, оба валятся в окоп. Там уже стрельба, крики, а сзади – свистки, команды вернуться. Виктор падает, достает из кармана свисток на цепочке, свистит, кричит команду. Субботин, матерясь, выбирается из окопа, глядит на подпоручика сумасшедшими злыми глазами, будто тот оторвал его от важнейшего срочного дела, и бежит назад. Виктор тоже бежит, поглядывая по сторонам – много «зеленых» лежат неподвижно или шевелясь, видно, ранены. Шапкин и Головизнин тащат ротного. Отошли. Попрыгали в свои развороченные окопы. Осипова не донесли – умер. Виктор приказал рассчитаться, осмотрел себя – не ранен. Прибежал связной от командира батальона: «Приказано принять роту*». Взводный фельдфебель Федосеев доложил: «В строю восемьдесят нижних чинов». «Из ста восьмидесяти семи», – машинально отметил Виктор. Свист. Разрыв. Комья земли, щепки, горячий воздух. Снизу кто-то беспардонно рванул за портупею. «Хоронись, ваше благородие!» – кричит, глядя с укоризной, фельдфебель Петров. Почти насильно прижав Виктора к земле, к стенке окопа, убежал ко взводу. «Что же я, так и стоял во весь рост?.(В стрелковой роте по штату двое офицеров – командир и младший офицер, часто одного чина или младше).
Виктор устал. Как червь, грызло опасение за боевой дух солдат. Ему было жарко, хотелось пить от горячего, смешанного с пороховыми газами, частицами земли воздуха Его раздражали не ко времени всплывающие в мозгу названия восточно-прусских деревень, помещичьих мыз, фермерских колоний, – все эти Орлау, Куркены… Ославяненные немецкие или наоборот?
 И снова встретили немцев винтовочным и пулеметным огнем. И снова поднялись, и контратаковали. Виктор опять бежал, реагируя на серые тени выстрелами. «Не этот меня убьет… И не этот…» Опять отбросили немцев, залегли под пулеметным огнем. Рядом кто-то упал. «Мертвый?..» Нет, возится. В нос ударил запах пота и металла. Приданный для связи Терещенко повернул голову, обратился не по Уставу:
 – Ну как вы, ваше благородие?
 – Да вот, видишь… – больше ничего в голову не пришло.
 – Ничего. Целы, и ладно. Однако вертаться надо бы, что ли…
 Виктор вспомнил, что он теперь ротный, достал свисток; перекрывая стрельбу, разлилась трель.
 Слева, над головой внезапно возникло движение: двое серых. Виктор и Терещенко одновременно вскочили на одно колено, солдат приложился к своей винтовке, Виктор два раза выстрелил из револьвера, на третий пуск револьвер  ответил щелчком – барабан пуст. Серые тени скрылись, либо они оба попали, либо немцы залегли под своим же огнем. Терещенко поднял валявшуюся рядом чужую винтовку, дослал патрон, протянул Виктору и, пригибаясь, побежал назад, к своим окопам. Виктор побежал за ним. Стрельба стихла. Добежали, ввалились. Солдаты рядом, еще не отдышавшись, изготавливались к стрельбе, заработали наши пулеметы. Виктор высунул голову из-за бруствера – «серые» вновь наступали. Плотно, как на занятиях, приложил винтовку к плечу, выстрелил. Плечо больно ударило. «Ранен? Нет, отдача… Еще не ранен… Даже удивительно…»
 Несколько раз выстрелила наша батарея. Немцы отошли, но команды на контратаку все не было. Виктор послал Терещенко к батальонному командиру. Вскоре тот вернулся, доложил. Командир батальона тяжело ранен, его сменил поручик Марковский. В батальоне осталось четыре офицера. Виктору было приказано принять еще и остатки второй роты под командованием фельдфебеля Субботина.
 Он наспех отряхнулся, пошел по окопу. Люди перевязывали раненных, считали оставшиеся патроны. Как-то неожиданно, внезапно пали сумерки, а когда Виктор вернулся к своей роте, наступила полная темнота. Прибежал связной от Марковского с приказаниями. Виктор нацепил саблю – сильно мешала при контратаках, Терещенко приладил лямки к его небольшому чемодану, взвалил на плечо вместе со своим вещмешком. Скрытно выбравшись из окопов, собрались у леска, провели перекличку. Был получен приказ отступить к деревне Радомин и закрепиться перед ней. К утру привели в порядок окопы, заранее, но поспешно приготовленные саперами. Достали сухари. Неведомо какими хитростями солдаты варили жидкий чай, вестовой Терещенко сунул в руки Виктора горячую кружку. На него вдруг напустился страшный голод, он вспомнил, что в чемодане есть консервы, велел Терещенко принести. Открыли, поели тушеного мяса.
 Как ни хорошо учил их генерал Адамович, но к такому подготовить было невозможно. Теперь Виктор командовал остатками двух рот и командой пеших разведчиков подпоручика Назарьевского, в которой было девятеро оборванных, злых, потерявших все свое имущество солдат. К батальону Марковского прибились также взвод пулеметной команды, почти без потерь и почти без патронов – но пулеметчикам были всегда рады, – и команда саперов при офицере, неунывающем украинце подпоручике по фамилии Заремба. Офицеров в батальоне прибавилось.
 Поспать удалось только час. С наступлением прохладного рассвета на их позиции сначала наскочил кавалерийский разъезд противника, а потом, словно они ни на шаг не отставали, в атаку пошли немецкие гренадеры. Первую атаку кексгольмцы отбили довольно легко. Но потом немцы подвезли батареи и снова начали месить русские окопы. И снова пошла в атаку пехота.
 Мысли о том, чтобы контратаковать, ни у кого из офицеров не возникало. Они уверенно отбивались, пока у пулеметчиков оставались снаряженные ленты. Назарьевский разослал своих разведчиков по флангам, ушел и сам. После того как отбросили вторую волну немцев, вернулся мрачный, пошел к батальонному командиру. Еще через два часа, еще через один обстрел, еще одну, чудом отбитую атаку Марковский собрал офицеров:
 – Господа, известия самые скверные. По обоим флангам – неприятель. Связи с дивизией у полка нет. Припасов почти не осталось. Командир полка приказал с наступлением полной темноты отступать в направлении деревни Валлендорф. Приказание получите от меня лично. Это все. Земля дрогнула. Начинался новый обстрел.
 К рассвету 17 августа из мешка вырвалось 1000 человек – из 4300. Удалось сохранить большинство бесполезных теперь пулеметов. От противника ненадолго оторвались, но по направлению движения, там, где должны быть русские части, слышалась канонада. Остатки полка были полстью окружены. Командир полка генерал-майор Малиновский, созвал офицеров и приказал сжечь весь транспорт, кроме подвод, на которых везли раненных и штабных двуколок, разбиться на мелкие группы и пробиваться к своей армии. Лазарету двигаться по дорогам, надеясь на удачу и человечность германских военных.
 Подпоручик Котовщиков не был ранен. С детства он был высок и худ. Поэтому самая ответственная миссия была доверена ему. Георгиевское знамя полка – с гвардейским орлом, ликом Спаса Нерукотворного, вензелем государя, шитым серебром по полю синего креста, вышитыми шелком гербами империи в белых углах полотнища – было срезано с древка. Навершие знамени, позолоченного бронзового орла, зарывал в землю полковой адъютант полковник Янковский. Его денщик, с трудом переломив, сунул древко в пламя догорающей повозки. Виктор скинул френч и рубашку, сложил знамя пополам, обернул вокруг корпуса, натянул одежду и ремни портупеи. Запас синего шелка, обмотанный вокруг древка, решили сохранить в штабном имуществе – рулон материи, даже будучи захвачен противником, не мог считаться трофейным знаменем, а для восстановления полковой регалии в своем тылу по всем законам годился.
 Терещенко был призван из запаса, действительную служил в лейб-гвардии. Он был самым подготовленным кавалеристом из нижних чинов полка. Им с Виктором выбрали лучших коней, нашлось и два коротких кавалерийских карабина. Дали сутки на отдых. На рассвете они поскакали в южном направлении.
 Двигаться старались скрытно, негустыми лесами, тропами, избегая даже просек. Лошадей быстро пришлось приостановить, дать отдохнуть – в лесу они быстро выбивались из сил. Направление держали по компасу, обходя непрерывную канонаду восточнее. Заночевали в лесу, подкрепившись сухарями.
 Часов в одиннадцать следующего дня они неожиданно выскочили на опушку большой лесной поляны. Дернули поводья, поворачивая обратно в лес, но заметили движение шагах в тысяче сзади и справа. К ним, стреляя на ходу, скакал усиленный разъезд немецких улан – за спиной пики, квадратные навершия касок в серых чехлах… Они могли бы уйти от немецких кавалеристов в лесу, но одна из пуль угодила в коня Терещенко. Тот ловко выскочил из седла, снял из-за плеча винтовку, изготовился за комлем сосны, крикнул:
 – Скачи, ваше благородие! Уходи!
 Кто стрелял, слышно не было, но первый подскакавший улан, раскинув руки, сполз с седла на бок. Виктор взял своего коня в шенкеля, но вместо того чтобы рвануться вперед, конь заплясал, сбросил Виктора, а затем повалился и сам, отчаянно лягаясь, словно продолжая бег, – одна или несколько пуль настигли и его, немцы били по лошадям, намереваясь взять всадников в плен. Виктор откатился в сторону, больно ударившись бедром о выступающий корень мощной сосны, рванулся было на помощь Терещенко, но потом бросился в лес. То ползком, то на четвереньках, он оторвался на некоторое расстояние, потом побежал, и сознание его разрывалось на части. При нем было знамя, – но и Терещенко оставался там, один… Вскоре выстрелы смолкли.
 Он то бежал, то шел по лесу, в редких промежутках между кронами деревьев солнце, казалось, палило прямо в глаза. Сапоги скользили по песку, но вскоре Виктор начал замечать заросли папоротника, дикой малины, на полянках – крапивы. Неизвестно откуда, из детства, наверное, он знал, что крапива растет близ человеческого жилья. Это было опасно. Виктор нашел удобную яму под упавшей сосной, выпил воды из фляжки. Сухари оставались в седельной суме, и Виктор понимал, что долго не продержится. Нужно было либо дожидаться ночи и выходить к жилью, либо, пока есть силы, двигаться дальше. А что делать, когда силы кончатся?
 Прохладная, усыпанная хвоей земля так и тянула прилечь. Виктор не стал сопротивляться и уснул. Проснулся от холода в середине ночи.
 Соориентировавшись по компасу, он снова взял направление. К рассвету набрел на дикий малинник и подкрепился ягодами. Он шел и шел, прячась от солнца, уклоняясь от открытых пространств, иногда замечая знакомые места, спохватываясь, что ходит кругами, и снова определяя направление. Вода во фляжке кончилась. Под вечер второго дня он вышел к опушке, за которой был овраг. По дну его тек ручей, а значит, где-то должен быть родник. Эта мысль лишила его всякой воли к сопротивлению. Он, крадучись, словно это могло сделать его невидимым, вышел из леса, спрыгнул в овраг. Прямо из ручья напился, наполнил флягу, освежил водой лицо и услыхал тихое ржание, топот копыт. Ему очень хотелось, чтобы это были казаки. Но по обоим сторонам оврага шагом ехали те же или другие немецкие кавалеристы.
 Виктор припал к земле, но поздно. Послышалась команда, топот усилился, раздался выстрел, и пуля взбила фонтанчик песка совсем рядом. Он бросился наверх, к лесу, хватаясь руками за траву, скользя и подтягиваясь вновь. На опушке прямо на него неслись всадники, еще несколько немцев спустились в овраг и заходили сзади.
 Виктор припал на колено, вытянул из-за спины карабин, но не успел даже передернуть затвора – вокруг замелькали лошадиные ноги, кто-то из улан древком пики больно ударил в спину, повалив на землю. Он выронил оружие, попытался встать, но его снова ударили, заставив остаться на коленях. В лицо, в спину смотрели жала пик. «Стрелять не могут, покалечат друг друга или лошадей, а заколют за милую душу, – снова как-то отстраненно подумалось Виктору. – Значит, плен…»