ПОПО В ПАРИЖЕ.

Отрывок из повести Михаила КАЗОВСКОГО "СТРОГАНОВ,сын СТРОГАНОВА".
Предложен автором и адаптирован для публикации на сайте.

1.

– Да, в Париж, в Париж! – завопил Попо с воодушевлением. Затем младший Строганов продолжал:
–  Понимаете, в Париже делается история. И принять в ней участие – это шанс, даруемый нам судьбой. Не читать пыльные учебники, а нырнуть в гущу жизни! Сами сделаем то, что потом войдет в учебники. Неужели  не ясно?
Гувернёр мосье Шарль прошелся по комнате, сдвинув брови, наморщив лоб, – было видно, что наставник не знает, на что решиться. Повернувшись на каблуках, он проговорил, оказавшись вроде на середине собственной мысли:
– …Но ведь мы потом сможем возвратиться в Женеву и дослушать прерванный курс… лекции от нас никуда не денутся…
В день отъезда из Женевы зарядил дождь. Небо потемнело, вдалеке раздавались раскаты грома. Но гроза не помешала, даже наоборот: русские сказали, что примета эта хорошая – вроде высшие силы их благословляют, окропляя в дорогу.  И всякие страхи  напрасны: ведь не на войну едут, в конце концов; ну, бурление общества – что с того; поглядим, с чем ее едят, жизнь, которая с королем и с парламентом. А Попо Строганов беспрестанно говорил: мы должны увидеть все своими глазами и извлечь опыт, перенять хорошее, ведь в России тоже нужен парламент, как в Англии, как теперь во Франции, чтоб не отставать, рассказать об этом самой императрице и наследнику Павлу Петровичу, и его сыну Александру, чтобы знали, чтоб не тратили попусту время, начинали в стране преобразования.
До Парижа докатили под вечер. После грозы дышалось легче. Де-Мишель влез на козлы рядом с возницей и указывал путь.
Наконец-то въехали в город. Первое, что бросилось им в глаза, – сплошь по стенам надписи с разными лозунгами: то «Да здравствует свобода!» и «Долой кровопийц!», то «Сохраним порядок!» и «Франция – это король!» На афишных тумбах пестрели агитки, призывающие людей на собрания. А в толпе на улицах там и сям мелькали синие ленты на шляпах или красные фригийские колпаки. Было много солдатских патрулей с ружьями. Из распахнутых дверей кафешантанов доносились музыка, смех и веселые возгласы.
Неожиданно на ступеньку их кареты вспрыгнул здоровенный мужлан – потный, с иссиня-черной щетиной, налитыми глазами и огромным зловонным ртом.
– Что, аристократишки, живы еще пока? Скоро мы вас вытряхнем из ваших карет – в грязь и лужи!
– Тише, гражданин, – примирительным тоном обратился к нему Ромм. – Мы приехали из России с добрыми намерениями.
– Из России? – переспросил упырь. – Ничего, доберемся и до России. Наведем порядок во Франции, а потом сбросим с трона и вашу шлюху.
Размахнувшись, Попо Строганов врезал ему кулаком прямо в нос. Тот от неожиданности потерял равновесие, отлетел к обочине и упал спиной на бордюр тротуара. А карета благополучно двинулась дальше, осыпаемая его глухими ругательствами.
– Получил, мерзавец, – тоже выругался Строганов-младший. - Оскорблять нашу государыню! Ишь, каналья! Подзаборный хам.
Гувернёр спросил задумчиво:
– Получается, мсье Поль, вы за короля?
– Да с чего вы взяли?
– Коли вы побили того, кто против королей.
– Я за короля, но с парламентом. И с Конституцией.
– Но добиться от короля введения парламента с Конституцией можно только с помощью этих, как вы выразились, подзаборных хамов. Движущая сила – они. И, коль скоро вы хотите бороться за свободу и братство, вам необходимо дружить с народом, а не бить его по носу.
– Это не народ, а шваль.
– Нет, народ – он разный. В том числе и шваль. Иногда политика требует действовать заодно со швалью. А иначе вы в Париж прибыли напрасно.
Домик дядюшки де-Мишеля оказался на окраине города, на пути из Парижа в Версаль. Он явился к гостям из дверей, видимо, готовый ко сну – в пестром халате и ночном колпаке, а в руке фонарь со свечой внутри. Лет под шестьдесят, бакенбарды и усы все седые. Близоруко щурился.
– Мальчик мой, ты ли это? – рокотал хриплым басом. – Вот не ожидал. Да еще с друзьями! То-то будет весело в нашем осиротевшем доме. Дай тебя обнять. Вскоре сели за стол поужинать, и французы расспрашивали дядюшку о последних настроениях в городе. Тот потягивал вино из бокала и трагически закатывал грустные глаза:
– Я и сам плохо понимаю, если откровенно. В наше время такого не было. Мы, военные, артиллеристы, присягали монарху. Жизнь готовы были отдать за короля. А теперь? А нынешние разбойники? Жизнь готовы у короля отнять. Чернь полезла, как тараканы, из всех щелей. А проворные торгаши греют руки. Взвинчивают цены. Нет контроля. Там, где нет контроля, все рушится. Засиделись за полночь. А наутро решили ехать в Версаль, чтобы побывать на заседании депутатов (на галерку в зал пускали всех желающих).
2.
Нашим посланником в Париже был в то время  Иван Симолин, опытный дипломат, представлявший интересы России во Франции пятый год. Он писал донесения императрице каждую неделю. Вот отрывок из его реляции, в переводе с французского, от 12 июля 1789 года: «Весь Париж бурлит. Силы правопорядка пресекают массовые скопления, но они, рассеянные в одной части города, тут же возникают в другой. То и дело слышатся песни бунтарского характера, соответствующие речи. Все это похоже на буйное помешательство. Я категорически запретил сотрудникам нашей миссии выходить из здания без особой на то нужды.
Кстати, о русских в городе. Я имел счастье (или несчастье?) встретиться на почте с молодым бароном Строгановым Павлом Александровичем. Вид у оного был довольно странный – без камзола, без парика, в платье обычных горожан; на мои вопросы отвечал уклончиво, неопределенно, а затем и вовсе поспешил откланяться. Я навел справки и узнал много интересных подробностей. Гувернер-француз прибыл с молодыми людьми (есть еще Воронихин, служащий у Строгановых художником) из Швейцарии месяц тому назад. И предосудительно окунул их в гущу политической жизни: чуть ли не каждый день те бывают в Версале на заседаниях так называемого Национального собрания, принимают участие в обсуждении Конституции, посещают нередко уличные сборища. И особое рвение в сих событиях демонстрирует  гувернёр Шарль Ромм, ратующий за превращение совещательной Assambl?e National в Assambl?e Сonstituante – высший представительный и законодательный орган. От француза-гувернера не отстает и его воспитанник – молодой барон Павел Строганов, взявший тут себе псевдоним Paul Otcher. То-то огорчение выйдет для его добродетельного родителя Александра Сергеевича! Искренне посоветовал бы последнему отозвать сына в Петербург, от греха подальше. Все эти «уроки» «гражданина» Ромма до добра не доведут пытливого юношу».
Получив от Симолина это послание, государыня в тот же вечер, встретившись со Строгановым-старшим (он приехал, как всегда, поиграть с императрицей в бостон), рассказала ему о последних событиях в Париже и о поведении его отпрыска.
– Поль Очер? – удивленно переспросил отец. – Видимо, по нашему имению в Пермской губернии*. Для чего этот псевдоним?
– Вероятно, стесняется русских корней. Хочет прослыть своим в кругу французов.
– Нет, не думаю. Нынче во Франции аристократов не чтят. Может быть, страшится титула барона?
– Не исключено. Вы бы поразмыслили в самом деле, Александр Сергеевич, не вернуть ли его к родным пенатам? Мальчику всего семнадцать годков. Боязно оставлять его без пригляда посреди мятежников.
– Нет, ну как без пригляда? А мсье Ромм? А де-Мишель?
Сморщившись, царица ответила:
– Фуй, уж их-то пригляд! Чем такой пригляд, лучше никакого.
– Все же я не склонен преувеличивать опасность. Нашему доброму Симолину – хорошо под семьдесят, и старик, по-моему, делает из мухи слона.
Самодержица пожала плечами:
– Ну, смотрите сами. Я считала долгом своим предупредить. Да, Иван Симолин немолод, но его хватке и умению анализировать обстановку могут позавидовать молодые. Я ему доверяю полностью.
3.
Утром 14 июля  брат Попо Строганова  Андрей Воронихин собирался в библиотеку. Но Андрей не успел умыться, как к нему в комнату залетел Попо – раскрасневшийся, волосы взъерошены, голубые глаза горят, воротник нараспашку – и с порога обрушился на троюродного братца:
– Ты вот здесь сидишь, а мы – к Арсеналу! Вооружаться!
– Вы с ума сошли. Для чего вам вооружаться?
– Чтоб идти на Версаль. Будем принуждать короля объявить Учредительное собрание легитимным органом. Это революция, понимаешь?
Бывший крепостной только завздыхал.
– Понимаю, что революция. У французов. Мы-то здесь при чем?
– Я желаю помочь мсье Шарлю.
– Да? А что произойдет, если вас схватят гвардейцы короля? «Русский дворянин борется против законной власти с оружием в руках»! Ужас! Обвинят Россию в сопричастности к беспорядкам. Настоящий международный скандал.
У Попо на лице появилась гримаска презрения.
– Значит, не пойдешь? Хочешь отсидеться?
– Не пойду, конечно. Я сюда приехал не бунтовать, а учиться умным вещам. Мне до политической жизни Франции дела нет.
– Ну и трус. Дал тебе отец вольную, а как был ты в душе холоп, так им и остался.
Побледнев, Андрей посмотрел на барона с ненавистью.
– Убирайтесь, ваша светлость. Или я за себя не ручаюсь. – Руки сунул в карманы панталон и демонстративно отвернулся к окну.
– Да пошел ты! – выругался Строганов-младший. – Без тебя обойдемся. – И, уйдя, хлопнул дверью.
Юный Строганов,  гувернёр мсье Шарль и де-Мишель на коляске дядюшки Жюля поскакали к центру города, и, столкнувшись с толпой,  спешились и отправились вместе с народом.  Ярость толпы обрушилась  на Бастилию. Ведь она недаром считалась символом французской монархии, символом произвола власти – по велению короля, без суда и следствия в крепость бросали каждого, ему неугодного. Вся ее архитектура – толстые высокие стены с бойницами, неприступные башни по периметру, отдаленно напоминавшие шахматные ладьи, – навевали мысли о незыблемости старых порядков. Взять Бастилию значило потрясти основы. Взять Бастилию значило поверить в силу революции. Без Бастилии король превращался в глазах народа в рядового гражданина, Луи Капета. С королем шутки плохи, он сакрален, богоизбран, а с Луи Капетом можно поступать как угодно, даже обезглавить. Взять Бастилию значило преступить ту черту, за которой уже все дозволено. Толпы горожан (многие с ружьями, большинство же только с топорами, молотами, пиками) окружили тюрьму Бастилию со всех сторон, призывая солдат сдаваться. Выстрелы со стен прекратились, но подъемный мост не опускался.
– Ну, чего вы ждете? Почему вы медлите?
– Орудия к бою!
Стали разворачивать пушки, взятые в Доме инвалидов, жерлами к крепости. У одной из них были как раз наши герои: воодушевленный Попо Строганов подавал порох, помогал заряжать ядра, де-Мишель, когда-то служивший в артиллерии (по стопам своего дядюшки), занимался наводкой, а гувернёр мсье Шарль с развевающимися на ветру волосами вокруг лысины и горящими глазами за стеклами очков, высоко подняв палку с зажженным фитилем, олицетворял собой демона революции; этот борец за свободу, равенство и братство говорил всем своим видом: да, я маленький человек из провинции, ничего не значивший раньше, но терпеть произвол больше не намерен, я хочу освободить Францию от несправедливостей и пойду для этого до конца!
Прозвучала команда:
– Пли!
Мсье Шарль поднес фитиль к запальному отверстию. Грянул выстрел, оглушивший всех, стоявших поблизости; брызнули осколки кирпичей.
– Пли!
Остальные пушки стреляли тоже. Нападавшие были в пороховом дыму, евшем глаза.
– Что там, что там?
– Кажется, опускается подъемный мост. Смотрите сами!
Совершенно верно: из открывшихся ворот показались солдаты с поднятыми руками и белым флагом. Сдавшихся встречали как братьев, обнимали, приветствовали, а по тем, кто засел в Бастилии, дали залп из пушек. Это был сигнал к штурму – толпы по опущенному мосту стали прорываться внутрь крепости. Офицеров и солдат, не сложивших оружие, избивали и резали. У тюремщиков отнимали ключи, открывали камеры с узниками.
– Здесь, здесь еще кто-то! – выкрикнул Попо.
Кованая дверь со ржавым скрипом открылась. В нос ударил смрад, запах нечистот и гнили. В блеске факелов  Попо Строганов увидел бледного старика с длинной бородой и отросшими до середины спины волосами. Он смотрел на вошедших в ужасе, пальцы его с давно не стриженными ногтями сильно дрожали.
– Кто вы, мсье? – обратился к нему русский барон.
– А вы кто? – дребезжащим голосом спросил тот.
– Мы, восставшие, захватили Бастилию. Вы свободны, сударь.
– Это правда? Вы не шутите надо мною?
– Абсолютная правда. Революция в Париже. Власть Версаля кончилась.
По щекам заключенного покатились слезы.
– Да неужто оно свершилось? Я дожил, я дожил!
Взяв его под руки, вывели на свет.
– Кто вы, сударь? – повторил свой вопрос Попо.
– Да уже почти что не помню… Но когда-то был граф. Граф де Лорж…
– Сколько лет вы сидели в темнице?
– А какое нынче число?
– Тысяча семьсот восемьдесят девятого года четырнадцатое июля.
Бывший узник наморщил лоб и пошевелил дряблыми губами, вычисляя про себя. А потом ответил:
– Сорок лет, три месяца и один день.
– Господи, помилуй!
Штурм и падение Бастилии были только искрой – сразу полыхнуло по всей стране. Толпы народа захватывали ратуши, избивали и убивали дворян, жгли усадьбы, устанавливали новую власть – муниципалитеты, выбирали мэров. Всюду формировалась Национальная гвардия, во главе которой встал Лафайет. Перепуганный король наконец-то признал Учредительное собрание, но, увы, было слишком поздно: инициатива оказалась в руках нападавших.
4.
Между тем Симолин продолжал слать императрице из Франции бесконечные донесения: Учредительное собрание отменило сословные привилегии, титулы и гербы дворянства, разрешило свободную торговлю, ликвидировало церковную десятину; но король отказался утверждать эти документы; подчиняясь возмущению депутатов, Лафайет двинул Национальную гвардию на Версаль; испугавшись, Людовик XVI убежал в Париж и закрылся во дворце Тюильри; королевская власть во Франции фактически пала. Сообщал посланник и о поведении Строганова: тот участвует в смуте со своими наставниками и якшается с заводилами беспорядков – Робеспьером, Дантоном, Сен-Жюстом, а недавно вступил в Якобинский клуб*. Словом, надо срочно спасать молодого ветреника, напирал Симолин в письме, и барон Александр Сергеевич должен употребить все свои финансовые и организационные возможности, чтобы вытащить Павла -Попо из революционного логова.
Эта последняя депеша в самом деле взволновала Екатерину II, и царица показала ее Строганову-старшему. А когда тот прочел, заявила твердо:
– Вот что, мой дружочек, время шуток прошло. Видит Бог, я смотрела долго сквозь пальцы на французские проказы вашего сыночка. Но терпение мое лопнуло. И теперь не прошу, но велю вам: не позднее зимы нынешнего года шалопай должен быть в России. А иначе и он, и вы, оба дождетесь моей немилости. Поклонившись, барон ответил:
– Дважды повторять мне не нужно. Воля ваша – закон. Я сегодня же снаряжу моего человека в Париж за Павлом.
Этим человеком оказался другой племянник Строганова-отца – Николай Новосильцев.
Николай был старше Попо на десять лет. Мрачноватый, немногословный, он смотрел на мир из-под темных густых бровей и, когда улыбался, чуть кривил рот. Иногда шутил, но довольно грубо. И грассировал, скорее на немецкий манер, чем на французский.
– Не волнуйтесь, дядя, – успокоил барона Строганова его порученец. – От меня Попо не скроется. Я человек военный. У меня не забалуешь. Буду исходить из конкретных обстоятельств. Стратегическая задача: увезти сорванца в Россию. А уж тактику выберу на месте.
Новосильцев появился в Париже под конец августа 1790 года. И застал разгар дискуссий по поводу короля: часть якобинцев во главе с Дантоном выступали за низложение Людовика XVI с целью превращения Франции в республику; остальные придерживались позиций конституционной монархии. Эти разногласия проявились и среди обитателей дома дядюшки де-Мишеля: сам де-Мишель и Попо полагали, что необходимо брать пример с государственного строя Англии, а гувернёр Ромм доходил до того, что его величество надо не просто свергнуть, но и судить как предателя интересов Родины. Мрачный Новосильцев обнял двоюродного брата и сказал попросту:
– Собирайся, Попо. Надо ехать. Вот письмо к тебе Александра Сергеевича. Здесь резоны, по которым у тебя, братишечка, нету выбора. Молодой человек отозвался зло:
– Выбор есть всегда. Что бы ни было, я не тронусь с места
Разорвав конверт,  извлек исписанные листки. Пробежав их глазами, отшвырнул в сторону.
– Ну, и что, я не понимаю? Отчего она хочет моего возвращения?
– Оттого, Попо. Оттого, что российскому подданному не пристало участвовать в низвержении французского самодержца. Это первое. Матушка-царица не потерпит крамольных мыслей. Это второе. Вспомни участь бунтовщика Пугачева. Словом, угомонись, покуда не поздно.
– Ты приехал меня запугивать? Я не из пугливых. Я с моими друзьями брал Бастилию. И уехать нынче – означает оказаться предателем всех моих товарищей. Николай криво улыбнулся:
– А остаться – означает предать твоего отца. Кто тебе дороже? Он пообещал государыне. Подвести его не имеешь права. Юноша вскочил и, схватив брата за запястья, сильно сжал:
– Говорить подобное, Николя, это подло. Давишь на мое благородство и сыновний долг. Но друзья для меня – тоже не пустой звук. Выглядеть в их глазах жалким дезертиром не хочу и не буду.
Но полковник тоже оказался не промах: так тряхнул руками, что заставил кузена машинально разжать ладони, а затем, поднявшись, оттолкнул его от себя, и Попо, отлетев, приземлился в кресло напротив.
– Вот что, вьюнош, – ледяным тоном произнес Новосильцев. – Ты мне зубы не заговаривай красными словесами – «дезертир», «предатель». Я человек военный. И меня не собьешь с пути истинного. У меня отчизна одна – Россия. О ея интересах неустанно пекусь. Аз есмь русский офицер. Православный христианин. Это главное. Что тут затевают твои друзья ситные – французики, католики – мне, по большому счету, безразлично. Это их родина и их дело. Если покинешь Францию по призыву императрицы, ты не трус и не предатель, а русский патриот. Оставаясь тут, нарушая сыновний долг и верноподданность государыне, ты как раз и становишься трусом и предателем. Выбирай. Было видно, что в душе молодого человека страшные сомнения посеяны этой речью. Попо пролепетал жалостливо:
– Николя, пойми… Я люблю одну женщину… и она меня тож… не могу уехать, бросить, навсегда проститься… Выше сил моих!..
Рассмеявшись, Николай жестко произнес:
– Ах, ты, господи, баба у него! «Лямур», понимаешь, «выше сил его»!  Никогда ни одна баба – слышишь? – как бы ни был я к ней привязан, не заставит меня изменить моим идеалам. Да, бывает больно. Сердце рвет на части. Но у нас, у русских, лишь одна возлюбленная – Россия. И одна мать – императрица. Токмо их нельзя бросить и уехать, навсегда забыть. Остальное – переживаемо. Перемелется – мука будет. Ты мне еще спасибо скажешь.
Павел Строганов, он же Поль Очер, совершенно прокис, сидя в кресле. Проведя по лицу ладонью, тихо выдохнул:
– Сделай милость, дай в себя прийти… Я теперь не готов… Пощади, Николенька… Завтра, завтра все тебе скажу, что считаю нужным…
Новосильцев кивнул:
– Хорошо, согласен. Завтра так завтра. Сутки ничего не решают.
Разумеется, не остался в стороне от этого поединка и гувернёр мсье Шарль. Начал говорить, что нагрянувший к ним полковник – демагог и есть, тупорылый служака, монархист и цербер старых порядков. А прогресс не имеет национальности: Франция, подняв голову, борется за счастье всех народов, в том числе и России. То есть, он с Попо – на передовой борьбы за свободу, равенство и братство всего человечества. И сбегать с передовой – не пристало, подло.
Пока Попо колебался в своем выборе, Новосильцев предпринял тактически верный ход – надавил на меркантильные чувства  мсье Шарля Ромма. Встретившись с гувернером тет-а-тет, заявил ему в лоб: Строганов -старший прекращает выплату воспитателю его жалованья, коли тот пренебрегает своими обязанностями. В самом деле: в договоре речь шла о науках, а не о политике. Хочешь заниматься политикой – будь любезен отказаться от денег из России. Финансировать французскую революцию Александр Сергеевич не намерен.
Собственно, это и решило исход дела. Гувернёр мсье Шарль, боясь утратить свой единственный источник существования, подчинился скрепя сердце. Он сказал Попо, глядя в сторону:
– Мон шер ами, обстоятельства вынуждают нас покинуть Париж.